На дачу к Короткевичу - страница 8
Главный кивнул, пошел в свой кабинет и позвонил по «вертушке».
— Первый секретарь свою машину дает, — сказал он, вернувшись.
Мы вышли из здания ЦК и погрузились в сверкающие белые «Волги». На улице смеркалось, но никого из нас это не смущало.
— Возле гастронома остановимся, — дал мне четвертную Геннадий Николаевич. — Купишь две бутылки, минералку, хлеб и батон колбасы.
Я все сделал так, как он велел. В очередях магазина никто не зароптал. Вероятно, в них знали, что я закупаюсь для писателя Короткевича и его гостей.
Я ехал в машине редактора. Рядом сидели Короткевич и литовец. Писатели попроще следовали за нами в машине первого секретаря.
Владимир Семенович затянул песню о средневековой пьянке. В ней говорилось, чтобы дядька богатый не ходил туда, где пьет голытьба. «Не ходи ты, дядька богатый, где босота пьет. Один за руки, другой за ноги, третий бьет в коршень...»
— Коршень — это загривок, — объяснил я литовцу.
— Я-а... — озадаченно протянул тот.
— А куда мы едем? — вдруг перестал петь Короткевич.
— К тебе на дачу, — сказал с переднего сиденья редактор.
— Разве ты не знаешь, что у меня нет дачи? — наклонился к нему Короткевич.
Я и редактор уставились друг на друга вытаращенными глазами. Не далее как вчера мы с ним говорили о предполагаемом авторе анонимной поэмы «Сказ о Лысой горе». В ней речь шла о писательских дачах. Как и я, многие считали, что автором является Короткевич — слишком уж хорошо поэма написана.
— Но у него нет дачи, — сказал Буравкин, когда я закончил свои разглагольствования. — Чтобы так написать, надо там жить.
Я вынужден был с ним согласиться.
И вот мы едем на дачу Короткевича.
— Ну вы даете! — хихикнул водитель Анатолий.
Между прочим, он лучше других знал, кто из писателей имеет дачу, а кто нет.
— Толя, — положил ему руку на плечо Короткевич, — увидишь подходящее место и останавливайся.
— Да что тут увидишь посреди ночи! — сварливо сказал тот.
Но остановился тем не менее он очень удачно. Рядом с дорогой одинокий дуб, под дубом полно сучьев. Мы быстро натаскали хворосту и разложили костер. Под перекрестным светом фар двух машин он смотрелся очень живописно.
— Хлопцы! — поднял стакан с «Беловежской» Короткевич. — Разве на даче так выпьешь?
Никто с ним не спорил. Это действительно было одно из лучших застолий в моей жизни.
Полицаи в тюбетейках
Янка Брыль в Белоруссии был таким же знаменитым писателем, как и Короткевич. Надо сказать, они и внешне соответствовали друг другу.
Невзирая на двухметровый рост и массивное телосложение, Иван Антонович был проникновенным, даже щемящим лириком. И в юморе понимал толк. Его остроты из повести «Нижние Байдуны» сразу разошлись на цитаты.
Вообще, надо сказать, Голиафов в белорусской литературе хватало. Кроме Брыля, ростом выделялись Кондрат Крапива, Иван Мележ, Иван Науменко, Нил Гилевич. Максим Танк тоже был не маленький.
Я сам принадлежал к малорослому подразделению белорусской литературы. К сожалению, классиков среди нас было мало — Иван Шамякин, Аркадь Кулешов, Пимен Панченко.
Но, несмотря на всю мою неказистость, именно Брыль поддержал меня при вступлении в Союз писателей.
— У него рассказ о старухе хороший, — сказал Брыль на обсуждении. — А тот, кто умеет написать старуху, о чем угодно напишет.
Комиссия согласилась с этим.
Однажды в гости к белорусским писателям приехала делегация украинских. В ту пору это было обычное дело — ездить в гости друг к другу. Украинцам показали достопримечательности столицы, затем посадили в автобус и повезли на озеро Нарочь. Оно тоже было достопримечательностью, правда, доставшейся даром.
В автобусе я оказался рядом с Брылем.
— Видите вон того? — показал он на руководителя украинской делегации, который громче других пел украинскую народную песню.
Надо сказать, Иван Антонович даже к молодым и мелким собратьям по перу всегда обращался на «вы». Недаром говорили, что Брыль до сих пор ощущает себя польским офицером, попавшим в плен к большевикам. Хотя на самом деле в польской армии он был капралом.
— Вижу, — сказал я.
— Это Платон Воронько. Мы его зовем Тюбетейкой.
— Почему?
— На Днях советской литературы, которые проходили в Ташкенте, всем писателям-гостям выдавали халаты и тюбетейки. Вызывали по списку на сцену и выдавали. А Платону не дали.