На диком бреге - страница 24

Седых, ни слова не говоря, кивает головой. На нем фуражка военного образца, гимнастерка, перехваченная офицерским поясом. Лицо, смуглое от природы, загар сделал бронзовым, и, когда он снимает фуражку, чтобы посигналить шоферу, осторожно спускающему к мосткам пристани большой черный лимузин, на лбу становится видна резкая граница загара, а в темных волосах седина, блестящая как иней на угле.

— Миллионер, но жила страшный, — продолжает Литвинов. — У него, как говорится, в крещенье снега не выпросишь... Клуб-то как, все строишь, Иннокентий Савватеич?

И Дина почему-то угадывает за этим простым вопросом какой-то другой, более значительный.

— Строю, Федор Григорьевич, строю... — неохотно отвечает он. — Все, что колхозу надо, все, что правление утвердило, все строю.

— Вот и пустишь колхозные деньги на ветер.

— А это из завтрева посмотрим, оттуда-та видней.

— И Тольша твой говорит, что зря. Строили бы, говорит, сразу у нас в Ново-Кряжове...

— Мы его на собрании за эти разговоры так выпарим, этого Тольшу, до новых веников не забудет. — Привычными движениями, почти не смотря на реку, Седых направлял катер, и быстрое суденышко, не сбавляя скорости, послушно маневрирует, обходя невидимые мели.

Суть разговора Дина не уразумела, но поняла, что этих двух, таких непохожих людей — начальника грандиознейшей стройки и председателя островного колхоза — связывают не только деловые отношения.

У длинных дощатых мостков, возле которых, как рыба на кукане, толпились лодки, навстречу катеру вышел коренастый человек в кожаной куртке, державший в руке кожаные перчатки с крагами. Двигаясь с этаким развальцем, он перемещал свое грузное тело так, что даже вода не хлюпала под прогибающимися досками причала. При этом на толстом лице его, в карих выпуклых глазах, на ярких губах сохранялось добродушное, плутовское выражение.

— Разрешите доложить, — сказал он не то шутливо, не то всерьез, вытягиваясь на мостках перед Литвиновым, — комната для них, — он кивнул головой в сторону прибывших, — готова. Обед Глафира собрала: уха, пельмени, шанежки — дух на всю улицу. Горючее, как было приказано, подброшено в должном количестве.

— Забери вещи, разместишь в багажнике. Иннокентий Савватеич довезет молодого человека, — Литвинов показал на Пшеничного.

— Яволь! — ответил человек в кожанке с «молниями».

И, ловко подхватив все четыре чемодана, два держа под мышкой, а два в руках, быстро стал взбегать по глинистым ступенькам, вырубленным в береговой круче.

— Мой водитель. Все зовут Петрович, имя и фамилию, наверное, сам забыл. — Литвинов ласково поглядел вслед шоферу, скрывшемуся за гребнем откоса. — Из блохи голенище скроит, а уж как поет... Вот подождите, за обедом...

Говоря это, Литвинов тянул Дине с мостков короткопалую, поросшую волосом руку. Но, не успев принять ее, женщина оступилась. Вскрикнула и полетела бы в воду, если бы руки, крепкие как железо, не схватили ее под мышки, не подняли, как казалось, без всяких усилий, не пронесли бы по мосткам и бережно опустили уже на берегу. Она не поняла даже, как это получилось, а Литвинов, будто бы ничего не произошло, уже вернулся на мостки и принимал с катера бледного, не оправившегося еще от испуга за жену Вячеслава Ананьевича.

В машину начальник строительства втиснулся на переднее сиденье, а Петрович, открывая перед Диной заднюю дверцу, ласково, даже слишком уж ласково поглядывая на нее, сказал:

— Битте дритте!

Воздушный путь из Москвы для Петиных прошел незаметно. Вскоре после того, как поднялись в воздух, Дина уснула и проснулась, когда воздушный лайнер, подняв в небо стрельчатое крыло, круто разворачивался над аэродромом. Пожилой летчик, стоя в дверях рубки, улыбался:

— Поздравляю с прибытием в аэропорт Старосибирск.

И люди как ни в чем не бывало, как на какой-нибудь подмосковной остановке Болшево или Монино, торопливо надевали плащи, суетились с ручным багажом, как будто за ночь и не проделали путь, на который когда-то Антону Павловичу Чехову понадобился не один месяц. И, даже не чувствуя дорожной усталости, Дина торопливо прибирала сбившиеся во сне волосы, красила губы, улыбалась каким-то незнакомым, плотного склада людям, встретившим их у трапа. Двое суток, проведенных на злополучном «Ермаке», она тоже прожила как бы вне времени. И только очутившись на острове Кряжом, в чистенькой, непривычно обставленной комнате, именовавшейся в доме Седых светелкой, она почувствовала, как же далеко от родных краев занес ее самолет за одну короткую ночь: начала мучить поясная разница времени.