На другой день - страница 7

— Потом саперный батальон подошел, подоспели орудия большой мощности, гвардейские минометы — все, что надо для дальнейшего наступления… — Он сделал резкий вздох. — И если вы представляете, что такое девяносто стволов на участке фронта в каких-нибудь четыреста метров, вы поймете, что с ними сталось. Рано утром мы переправились через Одер и потом уже не останавливались до предместий Берлина.

— Он остался там?

— Там.

Людмила не выдержала, заплакала. Павел Иванович попытался успокаивать ее, она отвернулась и закрыла ладонями лицо. И Дружинин понял, что уговоры его не помогут, что Людмиле неприятно, невыносимо его присутствие; он поговорил еще на кухне с Марией Николаевной, сторожившей Галю (та бегала с подружками во дворе), и попрощался, ушел. Ушел разбитый, раздавленный.

Людмила даже не ответила на его «до свидания». Да, она больше не могла видеть его, если и не виновника гибели мужа, то человека, который не выручил товарища в беде. И уже ненавидела его, живого, здорового, краснощекого, за то, что он пришел к ней и разрушил ее веру в возвращение Виктора, как бы ни иллюзорна эта вера была, лишил смысла жизни.

За столом, а потом на диване она проплакала до сумерек. Мария Николаевна не удерживала ее от слез, сама всплакнув втихомолку: слезы смывают горе; она только предложила невестке перейти на кровать: вот-вот прибежит с улицы Галочка, может увидеть. В постели Людмила проплакала всю ночь. Только теперь по-настоящему, навсегда она прощалась с Витей, своим первым и последним счастьем.

А счастье это было яркое, но короткое и прерывистое. Оно, можно сказать, состояло из одних ожиданий и встреч: ждали — окончат институты, она — финансовый, он — горнометаллургический, и заживут самостоятельно, в большой удобной квартире. Дождались. Но вскоре Виктора послали работать на север, беременная Людмила ждала, высчитывала недели, дни, часы… Буря радости — возвратился! Возвратился, да ненадолго, пришла повестка из военкомата — на сборы, в армию. Это было в марте сорок первого года. И вновь Людмила ждала, верила: ну, поживут в разлуке месяца два-три, уж после этого никаких расставаний не будет, дорога жизни пойдет ровная и прямая. Война? В войну Людмила серьезно не верила.

Но война нагрянула, и Виктор прослужил в армии более четырех лет, лишь однажды побывав дома. Людмила ждала. Терпеливо. Но чего ей ждать теперь, какими надеждами жить?

Горячие слезы припекали щеку и висок, Людмила не утирала их; беззвучно плача, она прислушивалась к безмятежному дыханию Гали. Реже и будто с предосторожностью дышала Мария Николаевна, казалось, она следила за всем, что происходило в доме и в ее, Людмилы, сердце, да не решалась ничего говорить. В окно сквозь узкую щель между ставнями пробивалась полоска лунного света. С улицы доносились сирены машин, где-то далеко-далеко стучали колеса уходящих составов, совсем близко, под окнами, шуршали жестяной листвой тополя — теперь это были для Людмилы чужие, ничем не радующие звуки. Что у нее осталось во всем мире? Галя с Марией Николаевной да стул в заводской бухгалтерии. Галочка… уж теперь-то она без отца.

Долго еще Людмила не могла заставить себя уснуть… А без десяти восемь, как всегда, Мария Николаевна разбудила ее — пора завтракать и идти на работу. Людмила села, полураздетая, на кровати. Да, пора, надо. Жизнь как шла, так и пойдет, ее не смутит ничье горе, не остановят никакие несчастья.

Никогда Дружинин не был человеком оседлым Его постоянно перебрасывали с места на место, с работы на работу сперва комсомол, потом партия, сначала по районам, позднее и по областям. Перед войной он жил в Западной Белоруссии и работал директором небольшого, но быстро разраставшегося завода. Он жил там чуть больше года. Но и за год с небольшим Павел Иванович прочно обосновался на новом месте, вошел как свой человек в заводской коллектив, полюбил и новый город, и свою квартиру в три комнаты, по которым тоже бегала с мячом девочка, Наташка, солнечная, голубоглазая, в мать.

Дома, правда, приходилось быть мало и дочку видеть урывками, то поздно вечером, то рано утром, и не за книжками и тетрадками, а спящей в постели, с жемчужной ниточкой слюнки у полуоткрытого рта. Только в праздники и по выходным дням девочка и могла вдоволь наиграться с отцом. Еще сонному, она щекотала ему за ухом, мягкими пальцами перебирала пряди волос. Потом они втроем выходили в молодой сад возле дома; мотыльком летала Наташка между кустами жасмина и вишенника, звонко окликая отца. В его присутствии она почти забывала мать, с которой дружила в будни. Анну это немножечко огорчало, и она мысленно упрекала себя, что ревнует дочку к отцу.