На фронте затишье - страница 10

Самое же беспокойное дело — обувь. Народ в эскадроне — разный, бывает пришлют сапоги одного размера, вот и ловчись обуть двести человек. Комбинируешь, хитришь, разрываешься на части.

Помню, прибыл с пополнением казак один, высокий, каланча каланчой.

Взглянул я на него, сердце в тоске зашлось: «Какой размер носишь!» — «Сорок пятый, товарищ старшина!»—. «Тьфу ты, — говорю ему, — как тебя в кавалерию угораздило? Шел бы в связь вместо телеграфного столба. Где я такие лыжи тебе добуду?» Пришлось брать фляжку со спиртом, бежать на склад к интендантам.

Пополнение мы принимали вместе с командиром. Капитан построил казаков, поздоровался, рассказал, как держать себя в первом бою, как беречься от мины, той, что с воздуха, и той, что в земле, от пули снайпера, объяснил, что значит приказ командира. Потом передал казаков мне.

— Откуда, браток? — спрашиваю. — С Кубани? Мать, отец живы?

Разговаривая, оглядываю обмундирование. Проверяю каждого до крючка-пуговицы. Тому посоветуешь шинель подшить, другому новую дырку на ремне проколоть.

— Ты что больше любишь? — спрашиваю ради шутки. — Блины со сметаной или пироги с вареньем?

— Пироги, товарищ гвардии старшина.

— Плохо твое дело. Повар наш не умеет печь пирогов.

— На курсы его отправить, — смеются казаки. — Без пирогов не можем.

Осмотрел я всех, подхожу к последнему. Стоит в шинели, хотя жара, время летнее. Улыбается, будто мы с ним знакомы.

— Почему в шинели? — спрашиваю.

— Здоровье берегу. Насморк у меня.

По внешности не первогодок, моих лет. Обхожу его со всех сторон. На ногах черт знает что: на одной — женская туфля, на другой — шахтерская галоша.

— Где сапоги?

— Износились.

— Давно получал?

— Не помню. Память слабая.

— Снимай шинель!

Вот оно что: под шинелью трусы, драная майка.

— Где брюки?

— Износились.

— Вчистую?

— Почему же вчистую. Завязки остались.

На лице недовольство: чего, мол, пристают к человеку?

— Ну что ж, — говорю, — щеголяй в чем пришел. Ничего больше не получишь, раз пропил. Понял?

Улыбается, молчит. Знаю, мол, вашего брата старшину. Ругай, исполняй свою службу, а все равно ведь дашь. Крученый тип, но не на того напал. Оформил на него бумагу командиру. Тот махнул рукой: выдай, черт с ним. Завтра-послезавтра в бой. На передовой пропивать будет нечего. Поспорил я с капитаном: пусть ходит в чем есть. Нельзя же повадку давать ворью, разболтягам, а он еще и держится нагло. Капитан пожал плечами. Выбрал я что похуже, выдал все голоштанному артисту, черт с ним.

— Вот тебе сапоги, — говорю, — да смотри не очень торопись пропить их.

— А я на всякий случай эту пару сохраню, — кивнул он на туфлю с галошей.

— Прибереги, пригодится в штрафную топать.

Усмехнулся. Вижу, такому штрафная нипочем, а выговор старшины и вовсе — пустое дело.

— Скажи капитану спасибо, а то бы загремел в трибунал. Как вор казенного имущества.

— Ну какой я вор? Пару хэбэ пропил, — усмехнулся он. — Вот мой знакомый старшина полсотни коней спустил, а сказал: разбомбило. Настоящие мастера воровать— это уж ваш брат, интенданты. Мы в этом деле пескарики.

— Ты свои намеки проглоти, пескарик, — сказал я. — Тут жуликов, кроме тебя, нету. Считай, на первый раз повезло тебе, возиться некогда. Но не думай повторить. Худо будет.

— Пугаешь, старшина?

— Пугать не собираюсь, а будешь и дальше выламываться, хребет сломаю. Понял?

Присматриваюсь к нему день-два. К работе небрежен, делает больше вид, что работает, а то бросит все и нагло валяется на траве. Отделенный у него на побегушках, с помкомвзвода запанибрата, покорил их чем-то, мерзавец. Чем? Даже взводный сквозь пальцы смотрел на его безобразия: конь почищен небрежно, амуниция подогнана кое-как. Ну на переформировке офицерам не до строя: отдохнуть, отоспаться немного.

Казаки, особенно молодые, толкутся возле него. Над всеми верховодит, а они льнут к нему: «Козловский, Козловский». «Урка ты, а не Козловский», — злился я — «Эй, Лоскутов, ширинку застегни, старшина идет». Так он разговаривал со всеми, и вроде у него было право на такое свинство. С Моисеенко чуть не подрались, и подрались бы, не будь меня. Илья врал про своего коня, которого он будто бы выучил ходить на передних ногах кверху задом. Козловский тоже слушал его, подзадоривал, но вдруг прервал его: