На фронте затишье - страница 27

Седова же сменили не утром, а через два дня. Он вернулся, неся шестерых раненых. Почти без перерыва немцы долбили по кургану из минометов, были прямые попадания, так что выбывших у Седова было не шесть, а десять человек. Узнав о таких больших потерях, особый отдел назначил расследование, и капитану пришлось с Седовым сидеть ночь, писать объяснение. Слава богу, все обошлось. Лейтенант Седов был человек хороший, но невезучий.

Мы изготовились к маршу. Девятая и десятая дивизии уже тронулись, мы с часа на час ждали команды и, заняв пустые блиндажи и доты, накопанные по опушке бора, отдыхали. Поговаривали о рейде, но точно никто не знал. Я избегался по своим делам, а теперь было такое время, когда все большие дела уже сделаны, осталась тысяча мелких, которые никогда не переделаешь, и лучше махнуть на все рукой и пить водку. Ожидая капитана, — его вызвали в дивизион, — мы выпили с Седовым по маленькой, закусывали солеными огурчиками, которые где-то раздобыли наши казаки. Обмывали письмо, которое Седов получил вчера из дома: сын здоров, сказал первое слово; обмывали баню с прожаркой, которую мне удалось организовать перед маршем; обмывали свой марш и возможный рейд, который неизвестно чем кончится.

Вошел капитан, сел, не снимая ремня с ТТ. Понюхал, поморщил нос, хотел, наверное, заругаться, но сказал:

— Налейте и мне, пьянчуги.

Выпил, захрустел огурцом, охнул: зубы у него были плохие.

— Пока приказа нет, но вроде точно: с марша в рейд, — сказал он. — Пополнение не обучено, кони — сырые, снаряжение — никудышное. Наломаем дров.

— Выпей и забудь. Живы будем — не помрем.

Капитан выпил еще; пили из трофейной складной рюмки с зеркальцем и срамной фотографией на донышке.

— Ну, кого на второй взвод поставим? — спросил капитан.

— А Пухов?

— Пухова нет уже. Вчера за ним приезжали.

Мы с Седовым помолчали. Капитан вытащил из амбразуры старую телогрейку — стало душно от выпитого. Потянуло сыростью, с накатника капало.

— Черт с ним, с Пуховым. Жили без него и не пропали, — сказал Седов. — Плевали мы на Пухова. Сопляк твой Пухов.

Седов захмелел. Хмелея, он хорохорился, кричал и размахивал руками.

Ранило нашего санинструктора Василия Терентьевича. Всем было горько: очень уважали его казаки. Человек он спокойный, огромной силы и дело свое до тонкости знал. Руки у него большие, грубые, но умел наложить повязку так, что и боли не почувствуешь.

А сам был вроде заговоренный: не брала его ни пуля, ни осколок. Василий Терентьевич шутил, что военные медики — святые и помирать им в бою не положено.

Нашлась, значит, и на него пуля: прошла через грудь, однако сердце не задела. Когда казаки несли его с передовой, он молчал, удивляясь своей беспомощности.

Ну, что делать?.. Увезли Терентьича в санбат, сказали, будем ждать.

Вскоре наш дивизион отвели на отдых. Остановились километрах в двадцати от передовой. Весь день пришлось хлопотать по разным делам, а под вечер связной доложил, что меня ждут. Вышел, гляжу — казачок молоденький.

— Чего тебе, хлопчик? — спрашиваю.

— Я не хлопчик, — отвечает тот.

Ух ты! Голос-то девичий. Из-под шапки светлые кудряшки топорщатся, шинель подогнана аккуратно. Я растерялся:

— М-м… Так что же вам, красавица?

— Я не красавица. Я — санинструктор новый. Командир послал меня, чтобы… коня дали, седло.

Эта девчонка вместо Василия Терентьича?! Совсем молоденькая, лет девятнадцати — ребенок. Я вспомнил нашего инструктора, и мне стало не по себе.

— Значит, коня и седло вам? — спросил я. — А не лучше на бричке ездить, в обозе?

— Нет, что вы. Обоз отстать может.

Это, конечно, резонно. Василий Терентьич всегда в седле ездил: мало ли что в марше бывает.

— А вам приходилось на коня садиться?

— Я научусь.

Мы пошли к эскадронной коновязи. Шагая рядом, она решительно взглянула на меня.

— Мне нужен конь белой масти, — сказала она. — У вас есть в эскадроне белый конь? Дайте его мне.

Белый конь! Я тоже мечтал о белом коне, когда был мальчишкой, когда читал книги про войну. Часто, очень часто стоял он передо мной, белый, как лебедь, с тонкой шеей, с точеными копытами. И видел я себя скачущим с клинком в руке сквозь дым и огонь.