На грани свободы - страница 4

Я до сих пор жалел, что не забрал тогда ни у кого жизни – если бы я сделал это, меня бы убили. Если бы меня убили, то я не оказался бы здесь, удивляясь, какого хрена я влип в такой переплет. Я должен был идти дальше – быть умнее. Предполагалось, что у меня впереди целая жизнь.

— Ты смышленый мальчик, Эван, — говорит мать-настоятельница.

Я знаю, что она права. За последние пару лет я узнал больше, чем она даже догадывается.

— Ты далеко пойдешь.

— Просто подпишите бумаги, — говорю я, толкая их через стол к ней поближе. Как только она закончила выводить каракули на нижней строке, я притянул бумаги обратно к себе и вложил их в коричневый конверт. — Удачи со следующим воспитанником.

— Эван, ты же знаешь…

— Не надо, — прерываю я. — Только не это. Вы же понимаете так же, как и я, что это полная фигня. Вы получили то, что хотели, а теперь у меня есть то, что хочу я. Давайте на этом и остановимся, ладно?

Она вздыхает, глядя на свои руки, лежащие на столе. Я ожидаю, что она начнет перебирать четки на шее, но этого не происходит.

— Что ты теперь собираетесь делать? — спрашивает она.

— Для образованного парня, у которого нет денег, это довольно просто, — пожимаю плечами. — Я собираюсь пойти в армию.

Если бы они убили меня, я бы никогда больше не увидел Лиа.

Хотя воспоминания казались такими давними, учитывая все, что случилось с того времени в Аризоне, я все еще мог ясно представлять полный желания взгляд, когда ее рука ласкала мышцы моего живота. Звук ее нежных стонов, когда я заполнял ее, пронеслись в моей голове, и ощущение ее плоти на моей коже делало все остальное терпимым.

Почти.

Тогда я вспомнил тела моих людей, раскиданные по земле, вспомнил, что это один из них сбежал к врагу, и мой рот снова заполнил вкус песка. Мой желудок непроизвольно скрутило, и я сел, практически согнувшись пополам. Я зажмурил глаза и даже не попытался остановить воспоминания. Во всяком случае, это больше не срабатывало, и требовалось слишком много усилий, чтобы и дальше все контролировать.

Я на крыше дома, в руках винтовка, вижу вдалеке идущую фигуру и прицеливаюсь в нее. Поскольку прицельная сетка сфокусирована на его голове, то могу сказать, что это всего лишь парнишка лет четырнадцати или пятнадцати. Через окуляр я вижу его совершенно четко. На нем грязная и порванная одежда, на лице пятно, над левой щекой синяк. Его глаза полны решимости и страха.

Он не хочет этого. Он собирается сделать это, но не хочет. Он держит руки по сторонам под неудобным углом – очевидно, что у него что-то привязано под руками и вокруг талии. Когда я навожу прицел между его глаз, вижу в них слезы.

Я на мгновение прикрываю глаза, потом фиксирую цель и стреляю.

Одно воспоминание следовало за другим, и в памяти всплыл момент, когда я бежал под градом пуль, чтобы вытащить офицера связи моего подразделения с линии огня. Капитан отряда был ранен и лежал без сознания, и я стал первым морским пехотинцем за последние годы, кого повысили в звании от сержанта до младшего лейтенанта прямо в песках. Неся капитана на своих плечах, я вывел отряд из-под огня и вернулся на базу.

Спустя ровно семь недель после получения звания лейтенанта, я смотрю на тела моих товарищей, лежащих на песке. Я чувствую легкое головокружение, и меня мутит, когда я понимаю, что это не сон, не галлюцинация и не обман зрения. Я фиксирую слабый звук позади себя, но прежде чувствую резкую боль в затылке.

Я сжал руки в кулаки, напрягая мускулы, и попытался скрестить их на груди. Все, что я получил в итоге – это стягивание наручников вокруг моих запястий и звон цепей о больничную койку.

Мои запястья связаны так сильно, что я не чувствую рук. Я уверен, что если бы мог их увидеть, они были бы синими или черными, или какого-то другого противоестественного цвета. Хорошо, что они за спиной, поэтому я не могу на них посмотреть. Когда мои кисти немеют, боль в плечах из-за связанных вместе рук возрастает в тысячу раз. Хотел бы я притвориться, что все это ночной кошмар, но знаю, что это реальность. И из нее нет выхода.

Само понятие «гордость» теперь совершенно чуждо, и мне уже все равно, как это выглядит или звучит. Я кричу и умоляю, когда меня бросают обратно в яму.