На холодном фронте - страница 7

— Это, дяденька, не мама, а тетя Глаша. Маму с самолета фашисты убили. В Подпорожье похоронена…

Я отошел от него с острым и горьким чувством своего бессилия перед этим детским горем.

Побывав около пристани я направился в госпиталь побеседовать с бойцами.

Во всех классных комнатах, превращенных в палаты, было полно раненых и истощенных, вышедших из продолжительного окружения. Я одел чистый, белоснежный халат и с разрешения начальника госпиталя ходил по палатам и заводил беседы с теми, кто был сравнительно легко ранен и кто более охотно вступал со мной в разговоры. Рядовые бойцы не сведущи в вопросах общей фронтовой обстановки, но они знают много подробностей и в разговорах не скупятся на критические замечания. Я многое узнал от них о серьезных недочетах, о допущенных ошибках, и все это пригодилось мне для моих донесений по телеграфу. Но охотнее всего рассказывали о себе — где и как ранило, как помогают лекарства.

Привлек мое внимание забинтованный вдоль и поперек боец, только что призванный из запаса. В течение одних суток он получил три ранения. Довольный тем, что остался жив, он оживленно рассказывал:

— Жив остался, а почему не убит и сам не знаю. Три раза царапнуло и все по неопытности, главным образом, по своей халатности. Ночью вздумал прикурить, чиркнул спичку, а он в это время тра-та-та, и в мякоть левой руки пуля р-раз!.. Перевязался. Народу в обороне мало. Остался, заживет, думаю. Командир роты похвалил за то, что я без медицины своим бинтом обошелся и действую. Поручил он мне донесение к батальонному отнести. Я рад стараться. Побежал с запиской по ходу сообщения. Мне кричат: «согнись!». А я думаю: чего тут сгибаться. Бегу во весь рост. Как опять застрекочет по мне! Согнулся, да уж поздно: одна пуля сквозь плечо прошла, другая брюшину поцарапала. Из фуфайки вата клочьями полетела. Ребята наши лежат в цепи, говорят: «вон из нашего соловья (фамилия моя Соловьев) — опять перье полетело!..» Смеются дурни, а я ни с места…

— Ничего, помучимся, научимся, — заметил другой раненый, — нашего брата хорошенько разозлить нужно, тогда лучше воевать-то станем, а то еще мы руку не успели набить как следует. Скажу про себя: до войны я настолько добросердечен был, что свинью бывало надо зарезать, а не могу, кротость мешает. Выпью для храбрости пол-литра и иду в хлев ее дразнить да сердить, чтоб на меня бросалась. По три дня хаживал. Потом как она меня рассердит, тут я ей нож под лопатку. Ну, а фашисты нас поразозлили, убей гада — легче на душе будет. Не похвастаю и не совру, сам видел, как двое от моих пуль сковырнулись…

Одного из раненых я узнал по голосу. Он накануне вечером рассказывал историю о переименовании быка. Разговорчивый и не лишенный остроумия, этот боец рассказал, что он карел, уроженец Олонецкого района — Ферапонт Ефимыч Родинов поступил добровольно в партизанский отряд; рана, хотя и не из легких, но меньше всего его беспокоит.

— Тревожусь за жену, — говорил Ефимыч, — не успел жену вывезти. У финнов осталась. А рана чепуха, при хорошем лекарстве да уходе заживет.

С соседней койки тяжело раненый партизан с раздробленной выше левого колена костью скептически заметил:

— Не очень-то верю я молодым лекарям; многие курс не закончили, на войну попали, опыта нет…

Ефимыч, поскольку ему позволяла рана, приподнялся на койке и, поддерживая этот разговор, поведал такую историю:

— Да, земляк, врачевание наука серьезная. Особенно в военное время. Да и в мирное — тоже. Я тебе скажу, что эта наука до чудес дошла. Конечно врач врачу рознь. Так же как и сапожники или молотобойцы. Все зависит от смекалки. От своего котелка. У кого как варит… Расскажу про одного профессора, главного врача медицины. Дело было у нас в селе. Один мужичок по неопытности попил из пруда сырой водички и проглотил лягушонка. Ладно, хорошо. Проглотил и кажется бы дело с концом. Только нет. Этот лягушонок застрял у него как-то в мозгах и вырос в жабу. И от этого факта мужичок стал злой, сильно раздражительный, что ни слово, то и мат. Посоветовали ему в город поехать к профессору, главному врачу по черепным коробкам. Тот постучал ему молоточком по башке и видит в чем дело: надо усыплять мужика. Усыпили. Спилил ему профессор медицины с головы верхушку, глядит, а лягушонок уже вырос в крупную жабу. Сидит эта жабища и за мозги лапками держится. Ежели ее руками снимать, то может она лапками ухватиться и сотрясение мозгов произвести и от этого смерть последует. Профессор был смекалистый. Он взял зеркало и направил на жабу. Вот та гляделась, гляделась и стала исподтишка лапками перебирать, а профессор под нее тихонечко газету подсовывать. Подсунул и снял на газете. Вылечил. Тот человек и посейчас у нас в селе живет. Только заговаривается малость. И на войну его не взяли… Может быть это и не так было. За что купил, за то и продаю…