На исходе четвертого дня - страница 16
Сидевшие за столом люди играли в эту игру тысячу раз: и друг с другом, и с Георге Кручану, и, если хотите, с богами и далекими предками. Взять, к примеру, бога даков Замолксиса. Почтенный и старый корреспондент всемирной истории сообщает, что он провел свою юность в Греции, где был даже учеником Пифагора. Однако у знаменитого учителя перенял худшую сторону его учения – отбросил прочь математику и занялся черной магией. Сверх того, был он человек беспокойный, пройдоха, пропойца, совершил какое-то страшное злодеяние и вынужден был бежать. И очутился в Дакии. И здесь обманул не одного простака. Укрывшись надолго в пещере, разыграл перед толпой смерть и воскрешение из мертвых, а затем потребовал себе божественных почестей, одним словом, долго и безнаказанно дурачил и изводил несчастных людей… Вот ведь как остроумно придумано, какой же дурак после этого станет верить в подобного бога?
И говорит свекровь теще:
– Стала забывать, сваха, забываю и забываю… Пойду за чем-нибудь и забуду за чем, возвращаюсь и сама себе говорю: «Ну, за чем ты пошла, старая дура?!»
И теща – свекрови:
– Так оно, сваха, так… и если хорошенько подумаешь, охо-хо… скажу тебе, здоровье – всего дороже! А то у меня вдруг ни с того ни с сего в боку последнее время начинается колотье и свербение…
И Никанорова жена – мужу:
– А я тебе что говорю?… Жизнь наша – роса! И стало быть, нечего выслушивать всяких там умников. Ноги тебя носят? Ну и живи на здоровье…
И бабушка жениха – неизвестно кому, ветру в поле, однако же не без того, чтобы на нее лишний раз обратили внимание:
– Больно уж они длинны теперь, воскресенья… А все почему? Потому что люди делом не заняты…
А задумчивый жених сидел в стороне, подперев голову кулаком, и думал свою думу. Он, конечно, знал об этом незабываемом, скандальном колхозном собрании тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года значительно больше, чем показывал родичам. Еще бы, ведь он рос среди бесконечных разговоров и споров об этом событии, и сам, мысленно, десятки раз возвращался к тому, что тогда видел и слышал…
…Зал колхозного клуба буквально трещал от народа, колхозники туго набили все коридоры, и даже у окон онаружи сгрудились опоздавшие. Люди словно онемели в этой тесноте и толкучке, словно у всех разом отсохли языки, и им надо было еще не менее года подумать, прежде чем ответить на ясный, точно поставленный во-прос президиума:
– Хорош Хэрбэлэу как председатель или не хорош? Высказывайтесь, товарищи! Кто еще просит слова?
Кручану уже выступил. В большой аргументированной речи он вывел на чистую воду все махинации председателя Хэрбэлэу, доказал на цифрах, что под его руководством не только развалилась колхозная экономика, но и сама земля, в принципе хорошая, плодоносящая, теперь не в состоянии прокормить работающих на ней… И вот люди молчали. Не спорили, не соглашались – просто молчали, словно в рот набрали воды, а Кручану из глубины зала, из толпы, кричал, размахивая руками:
– Не хорош! И спрашивать нечего, не хорош!.. Зй, люди добрые, что ж вы молчите?! Может, я не то говорил, тогда спорьте со мной… Говорите же! Хоть что-нибудь говорите… – И видя, что все отворачиваются от него, в глаза ему не глядят (из трусости?… от безответственности?… или им самим уже плевать на себя?…), он, Кручану, опять просит слова.
Прошел по рядам, протискиваясь сквозь толпу, высокий, почти уже совсем седой в свои тридцать три года, встал перед сценой, сказал, обращаясь к президиуму:
– Дайте еще слово.
Конечно же ему разрешили… Видно, что-то важное хочет сказать человек, и, кто его знает, может, этот переполненный, наэлектризованный зал поручил именно ему Сказать что-то от имени всех?…
Кручану поднялся на сцену, но не пошел к трибуне, а встал с краю и крикнул, полуобернувшись к президиуму и рукой указывая на зал:
– Вы их видите? Они молчат, и выходит, будто я набрехал… Так выходит?
И, повернувшись к сельчанам, гробовым молчанием ответившим на его выходку, зло и вроде бы одновременно взывая к милосердию, крикнул срывающимся фальцетом:
– Так, глупые люди… так вам и надо! Хэрбэлэу хорош!..