На исходе зимы - страница 2
— Дай тридцать копеек.
Георгий нащупал в кармане какую-то мелочь, положил ей в ладонь.
— Студент будешь?
— Нет, уже не студент.
— У меня дочь — тоже студентка. Ушла, не пожелала… Постыдилась матери родной, а я ее вскормила и воспитала. Нет, ты скажи. Это разве полагается? Нет, ты пойми только…
— Я уже понял, — сказал Георгий и быстро пошел к дверям вокзала.
В зале ожидания было тепло и душно, пахло мокрыми опилками. Георгий прислонился к спинке дивана и закрыл глаза. Собственно говоря, так надо и в жизни: видеть то, что хочется, или то, что надо, а то, чего не хочется, — не видеть. Ему вот, например, не нужны ни интегралы, ни векторы, ни тензоры. К черту всю эту дребедень. Если вдуматься, то наши счастья или несчастья помещаются только в нашем мозгу. Нужно жить, ни к чему себя не принуждая. Делать только то, что хочешь, или то, без чего нельзя обойтись. До чего же странно живут люди — каждый вынужден делать то, чего от него ждут другие, до которых ему нет никакого дела. Страдает от этого, а все-таки делает. Смешно…
Он задремал и сквозь дрему услышал зычный радиоголос: «С первого пути отправляется поезд номер двести второй»…
Георгий открыл глаза и через огромное вокзальное окно снова увидел ту женщину в плюшевой жакетке. Она пьяной поспешной походкой прошла мимо вслед за человеком в красной фуражке. Человек шел быстро, не оборачиваясь, а она старалась остановить его и что-то сказать. Двинулся поезд с освещенными квадратами окон, с белыми занавесками, все быстрее, быстрее… И вдруг что-то случилось. На перроне кто-то закричал. Истошно, пронзительно.
Этот крик заглушил все остальные звуки и проник сквозь двойные рамы внутрь вокзала. Состав, набравший уже скорость, со скрежетом и лязгом остановился.
Наступила тишина. Затем пробежали по перрону люди, все в одну сторону. А те, кто был в зале, прильнули к окнам.
Георгий достал папиросу и вышел. В конце перрона, где бетон сменяется деревянным помостом, чернела толпа.
— Видно, смерть себе искала.
— Ясное дело — водка до добра не доведет.
— Живая?
— Ноги отрезало.
— Все одно, кровью изойдет.
Появились белые халаты, носилки.
Поезд осторожно отошел от станции. Еще некоторое время мужчина с лохматой рыжеватой бородой рассказывал нескольким женщинам, как было дело. Потом и они ушли. Железнодорожник в форме принялся подметать что-то внизу между рельс.
На перроне снова стало пусто. Георгий бросил окурок, и ветер покатил его по асфальту, рассыпая искры. Прошел, нагибаясь вперед, морячок с девушкой под руку.
— Ресторан открыт? — крикнул он на ходу Георгию.
«Вот и все, — подумал он. — Эти уже ничего не знают».
Ветер пронизывал насквозь. Георгий пошел к телефону-автомату, набрал номер. Послышался мужской голос. Должно быть, Ксанин муж:
— Я слушаю…
Георгий усмехнулся:
— Всего доброго, я уезжаю в Берестянку.
— А вам кого, собственно, надо?
Георгий повесил трубку. Когда вернется с работы Ксана, муж сообщит ей, что был странный звонок — кто-то уезжает в какую-то Берестянку. Он будет удивляться и подозрительно посматривать на нее, а она независимо дернет плечами, но, конечно, поймет, кто звонил.
На станции опять стало сонно и тихо. В одиннадцать пришел 76-й. Георгию удалось проскользнуть в предпоследний вагон без билета. Сначала все шло хорошо, а потом проводник засек его, и пришлось слезть на каком-то полустанке. Здесь он дождался товарного, нашел подходящую платформу, протиснулся под брезент и затаился, скрючившись, упираясь спиной во что-то острое, холодное. В голову лезли всякие дурацкие мысли, например, что неплохо было бы, пожалуй, уснуть. Уснуть и не проснуться, как это бывает на морозе. И найдут его только тогда, когда груз прибудет на станцию назначения. А если выбросить документы, то никто никогда и не узнает, кто этот худой парень в коротком пальто и с длинными волосами.
Георгий приподнял край брезента и выглянул. Ветер ударил холодной плотной струей в лицо. Мимо бежала в мутном лунном свете березовая роща, мелькнула сторожка с двумя освещенными окнами и исчезла, и опять сумрак, бескрайность, неуютность. «Однако, я дошел», — подумал он и тут же успокоил себя. Мысли о смерти были ненастоящие и означали только, что ему хотелось оставить жизнь, в которой он запутался, и начать другую, без ошибок, без недовольства собой и людьми.