На истребителе - страница 18

Советские лётчики блестяще выиграли кубанскую воздушную битву. Теперь уже никакой речи не могло быть о том, что враг вернёт утерянную им инициативу в воздухе. События складывались так, что с каждым днём войны наша авиация всё увереннее и увереннее подходила к окончательному завоеванию полного и безраздельного господства над полями сражений.

Лично для меня битва над Кубанью ознаменовалась событием огромного значения. Правительство удостоило меня высокой награды — звания Героя Советского Союза. Друзья тепло поздравили меня, когда я вернулся из полёта. В их горячих объятиях я чувствовал ту боевую дружбу, которая всегда отличала советских лётчиков. Сражение на Кубани ещё крепче сплотило лётчиков нашей эскадрильи. Мы жили тесной семьёй. Чувство товарищества входило в наш кодекс чести, и мы остро реагировали на самое малейшее отклонение от тех правил лётной жизни, которые были созданы в воздушном бою.

Однажды случилось так, что в бою подбили нашего лётчика. Бой был неравный: пять «мессершмиттов» зажали его. В глубоком молчании собрались лётчики на командном пункте эскадрильи. Тяжело и грустно терять товарища. Вернувшийся из полёта лётчик, держа в руках шлем с лётными очками, подошёл и стал рассказывать подробности гибели товарища. Он пролетал над районом боя и видел всё. Мы начали задавать ему вопросы: сколько было немцев? как дрался погибший товарищ? имел ли он возможность спастись?

Потом наступило молчание. Хотелось спросить этого лётчика: «Почему же ты остался в стороне? Почему предпочёл „уйти в кусты“, почему не вступил в бой, даже если немцев было больше?».

Молчание длилось долго. Никто не задал этих вопросов. Но сам лётчик понял, что думают товарищи. Он вдруг стал защищаться и горячо доказывать, что его помощь была бы напрасной, так как самолёт уже подбили.

Всё это казалось не убедительным. Он обязан был, даже ценою своей жизни, притти на помощь товарищу. Чувство чести и дружбы требует этого — то великое чувство, которое сплотило нас в коллектив, определило линию нашего поведения: «Все за одного, один за всех». Лётчик, нарушивший этот закон дружбы и товарищества, не мог ждать от нас снисхождения. По его словам, его первой мыслью было — броситься в атаку. Но он этого не сделал. Почему? Что удержало его? Опасность риска? Со всей страстностью мы обсуждали этот поступок. Мы тут же судили лётчика коротким суровым и справедливым судом чести. Он осознал свой тяжёлый поступок и в боях доказал, что может рассчитывать на нашу дружбу.

Как командир эскадрильи, а позже — полка, я придавал большое значение вопросу воспитания у молодых лётчиков чувства боевого товарищества, выработки правильного взгляда на характер той тактики воздушного боя, которая в основе своей имеет лётную пару. Лётчики говорят: «Скажи мне, кто у тебя ведомый, и я скажу, как ты будешь драться». Ведомый — это щит ведущего. Ведомый должен быть сильным, смелым и умным лётчиком.

Я долго присматривался к молодому истребителю Голубеву, изучал его манеру драться, брал его с собой в воздух и пришёл к выводу, что он будет хорошим ведомым. В моих планах «свободной охоты», нового вида боевой деятельности, удачно осуществлённого в дни нашего наступления, ведомый играл большую роль.

Голубев — мой земляк, был спокойным, настойчивым и упорным сибиряком. Характером мы сошлись, он понимал цену дисциплины. Отправляясь в «свободную охоту», я сказал Голубеву:

— Вы должны уметь читать мои мысли, а я — ваши… В воздухе никаких лишних слов! Сообщайте по радио только самое нужное. Коротко. Точно. Мы оба — одна мысль, одно действие.

Я не ошибся в Голубеве. Он умел мгновенно повторить любой мой манёвр. Он обеспечивал мне свободу. Всё своё внимание я устремлял на врага, уверенный в том, что мой тыл обеспечен — там Голубев. Он словно читал мои мысли, реагируя с мгновенной быстротой. Свой самолёт он всегда вёл так, что видел меня под углом, имея хороший сектор обзора.

В первый же свободный полёт нам повстречалась «рама». Голубев увидел её и предупредил по радио:

— Вижу слева, сорок пять градусов выше, «раму».