На качелях XX века - страница 18

, меня пленяли Шампольон[49] и разгадка им письмен Розеттского камня, я читал о Сумерах и Аккадах, меня очень интересовала эпоха падения Римской империи и жизнь Византии, как будто отрезанного от Рима органа, пережившего свое тело на много столетий. Я старался понять удивительное мирное сосуществование славян и угро-финнов, с мозаикой их поселений, и т. д. и т. п. Лишь средневековая история была мне скучна.

Необходимость знания немецкого и французского языков была осознана мною гораздо позднее, поэтому попытки родителей завести немку «бонну» или — летом!! — преподавательницу-француженку давали минимальный эффект. С нашей стороны — моей и брата Васи — это была кампания гражданского неповиновения.

Не компенсировало мою «каторжную повинность» и общение с товарищами по классу. У меня в гимназии просто не было друзей. Почему?

Во-первых, я был совершенно удовлетворен друзьями в приюте. Кроме тех, о которых я говорил, у меня еще за год до первого класса появился друг — Борис Касперович, сын инженера Евгения Федоровича, приглашенного заведовать учебными мастерскими приюта. Четыре года Борис был моим близким другом, с которым мы совершали «путешествие»: я — в гимназию, он, начав учебу годом раньше, — в реальное училище. Борис был на год старше меня, но физически развивался еще быстрее. Это и была одна из причин, по которой мы разошлись, хотя и не ссорились.

Во-вторых, большинство мальчиков моего класса, как это часто бывало в дорогих частных гимназиях, принадлежали к богатой буржуазии со свойственными этому классу неприятными чертами, которые чувствовались повседневно. Были и задававшие тон оболтусы, исключенные из других гимназий и нашедшие приют в Страховской. Были, конечно, и мальчики с яркой индивидуальностью и будущим, но они или тонули в общем хоре, или ему подчинялись. Среди них могу отметить моих одноклассников Анатолия Викторова (будущий артист МХАТа Кторов), Виталия Зака (будущий литератор), Николая Прянишникова — сына академика Д.Н. Прянишникова (будущий профессор, трагически погибший в автокатастрофе еще сравнительно молодым), Бориса Михальчука (впоследствии химик, заведующий лабораторией НИУИФа). Как я узнал из книги авиаконструктора А.С. Яковлева «Цель жизни», и он учился в гимназии Страхова, года на четыре позже меня.

По названным причинам я не любил своего класса, не любил гимназии и настолько стремился домой, что и пяти минут лишних не отдал бы гимназии (фото 9). Характерно, что я всего один раз и то лишь в первом классе был в гостях у одного из своих товарищей, и у меня, насколько помню, лишь один раз за восемь лет был мой одноклассник Войтехов, сосед по Алексеевской водокачке, сын ее инженера.

Наши учителя в большинстве были квалифицированными, добросовестными, но педагогически бесталанными, скучными, как бы прокуренными скукой. Были исключения. Странный, огромный, носатый, черный, в учительском синем мундире Николай Иванович Нарский с четвертого класса преподавал древнюю русскую литературу и интересно, страстно, с чудными жестами, хватая себя то за нос, то за эспаньолку и взад и вперед раскачиваясь, рассказывал то о былинах, то о «Повести временных лет», анализируя и особенности стиля, и историческую обстановку.

В 5–6 классе у нас появился новый учитель французского — мсье Бертье, плохо изъяснявшийся по-русски, с трудом прочитывавший в своей книжечке мою фамилию — Веянеямяснов — и имевший, с моей тогдашней точки зрения, комическую наружность: широкое лицо, эспаньолка, пенсне, наружность, которую я мог похоже нарисовать в системе декартовых координат и затем, давая ряд XY координат последовательных точек, определяющих контуры лица Бертье, вывести тем самым его формулу. Физику у нас вел А.И. Анненков, с которым судьба свела меня позднее в университете как с ассистентом, у которого я проходил практикум по качественному анализу. Химию (был в нашей гимназии и этот предмет, что было редкостью в то время) преподавал также ассистент МГУ Е.С. Пржевальский[50] (фото 13), но, в отличие от Анненкова, — педантично и на редкость скучно. Если бы не моя уже непреодолимая влюбленность в химию, Евгений Степанович, конечно, не зародил бы интереса к этой скучнейшей в его изложении науке. С ним я тоже долго, до самой его смерти, встречался на университетском поприще. Я не имел понятия о работе моих учителей в университете. Но независимо от них мой-то путь был определен ясно: университет, физико-математический факультет, естественное отделение, специализация по химии.