На каком-то далёком пляже - страница 21

Одним из самых либеральных аспектов режима, введённого Аскоттом, был его плюрализм — обсуждению не подлежали всего несколько предметов. Ино вскоре обнаружил, что превратился из католика в вольнодумца. Он уже подумывал о том, как бы ввести свою любимую поп-музыку в содержательный контекст художественной школы, хотя совокупить изобразительное искусство с музыкой выглядело насилием по отношению к исключительным качествам обоих областей. Всё изменилось, когда в одно осеннее утро в начале второго года обучения Ино оживлённый Аскотт появился в колледже, держа в руке сорокапятку — это была "My Generation" The Who. Гитарист и автор песен The Who Пит Тауншенд учился у Роя Аскотта в Илинге. Именно во время руководства Аскотта Тауншенд посетил лекцию немецкого художника Густава Мецгера, известного своими страстными саморазрушающимися скульптурами. Они в конечном итоге вдохновили The Who на разбивание гитар по окончании концертов в 60-х годах.

"My Generation", написанная Тауншендом после того, как его машина — чёрный катафалк «Паккард» 1935 года — была увезена эвакуатором с Белгравиа-стрит (по слухам, из-за того, что она оскорбляла взор Королевы-матери, которая каждый день проезжала мимо), была примитивным воплем освобождения, соединившим опасный рок-н-ролльный заряд с бескомпромиссным юношеским самомнением. Когда Аскотт поставил пластинку своего бывшего протеже ипсуичским студентам, Ино чуть не упал в обморок. Даже самая грубая песня Литтл Ричарда (и любая песня теперь уже вездесущих The Beatles) не смогла бы подготовить его к этому. "My Generation" была радикальным, даже революционным прославлением юношеской независимости, мощной кристаллизацией чувств молодёжи 1965 года — и для студентов Ипсуича она стала чем-то вроде боевого клича. Для Ино "My Generation" стала очередным музыкальным эврика-моментом. Это была поп-музыка, в которой был заметен след художественной школы — она вдохновляла не меньше, чем освобождала, и эти три минуты лихорадочной и определённо британской музыкальной энергии тут же убедили Ино, что современное искусство и музыка могут вполне законно сосуществовать.

Шокированный этой мощной синергией, Ино стал яростным фанатом The Who. Стремясь к крутому образу, создаваемому униформой «Лиги Плюща», которую носили многие поклонники группы — в том числе импортные джинсы Levi's и рубашки с воротниками на запонках — он вскоре стал считать себя чем-то вроде мода, хотя и сторонился непременного атрибута любого уважающего себя модерниста — то есть мотороллера (даже сейчас Ино отвергает автономный моторизованный транспорт и до сих пор не научился водить машину). Ино был — по его собственному достопамятному выражению — «довольно концептуальным модом», но в 17 лет он был вылитым денди — его аккуратная школьная стрижка начинала понемногу зарастать; в конце концов она смогла сравниться с длинными патлами, которые носили опасно нечёсанные Rolling Stones. Немного позже он стал носить рубашки, скроенные из обрезков обивочного материала кричащих расцветок.

В дополнение к аскоттовскому радикализму, в Ипсуиче работали наставники весьма высокого калибра; среди них были Энтони Бенджамин, учившийся в Париже у Фернана Леже и лондонский художник по имени Том Филлипс. Выпускник оксфордского колледжа Св. Екатерины и Кэмберуэллской Школы Искусств, Филлипс сочетал методичный и одновременно игривый подход к живописи с эзотерическим вкусом к классической истории, литературе и авангардной музыке. В конце 50-х он играл на фортепьяно с Philharmonia Chorus, а с начала 60-х сочинял собственную музыку. Хотя ему ещё не было 30-ти, Филлипс был представительной фигурой: носивший густую бороду и всегда одевавшийся только в чёрное (студенты звали его «Чёрный Том»), он производил впечатление и в других отношениях, как подтвердил Ино в интервью Люси О'Брайен из Independent: «Он был очень властен, в то время как у многих учителей 60-х годов преобладало отношение «всё годится». И у него был очень строгий подход к самому понятию «художник». Помню, как я довольно долго работал над одной картиной, а он посмотрел на неё в своей скептической манере и сказал: «Довольно поверхностно, правда?» Это привело меня в замешательство, но не рассердило. Его хладнокровие очень интриговало.»