На краю - страница 7
А ночевать, чтобы не страдала государственная казна, устроился Галицкий на самой окраине города, куда добирался пёхом целый час, пугая редких прохожих своим непомерным ростом, широченными плечами и кулачищами с вороньи гнезда. Снял он там в общежитии койку — на то уходили копейки, которые и из своих можно было бы покрыть, если что.
Нужных людей Галицкий угощал — не скупился. Сколько их прошло перед глазами, зажмурится — рябит от колючих глаз, от сырых ладошек и торопливых рукопожатий, от голов — лысых, чубастых, в перхоти и гладко зачесанных, будто салом мазанных, — разные то были люди, но одно в них одинаковое было — ели они помногу и, как назло, что подороже, а роднила их всех страсть к спиртному: никак не получается, бывало, разговор, а стоит появиться на столе бутылке — другим делается человек, как будто его кто подменил. «Значит, так, — утрет деловито рот очередной благодетель, — записывай, да не мельтеши ты, пиши разборчивей, потом не прочитаешь, настоящие дела надо не спеша делать». Учили. Галицкий не мог не соглашаться — кивал.
Список телефонов, адресов, фамилий разрастался, государственных денежек, врученных ему председателем, становилось все меньше и меньше, бока от лежания на неуютной общежитской койке ныли, и мучили воспоминания о родном доме, широченной деревянной кровати с периной, теплой печечке, уютной грубке.
Много еще неудобств омрачили жизнь Галицкого в городе, а валы так и не появлялись, хотя на словах все вопросы были давным-давно «сняты». Очередной собеседник так и говорил, икая: «У матросов нет вопросов». Куда деньги разбежались, разошлись? Перед этим вопросом каждый раз терялся Галицкий, но брал себя в руки, что давалось все труднее, мучился, сам себе напоминал про то, что в ученической тетрадочке в клеточку вел он ежедневные свои расходы, из них и дураку ясно станет, что ни копеечки не потратил он на себя, так разве что по мелочам, которые он всегда предполагал покрыть в любой момент «из своих», потому и не раз отписывал домой жене, чтоб не тратила береженых денег — под них и подводил свои траты — чтоб ни чуть не больше, чтоб вровень, как раз было… Да все одно — деньги государственные ушли из его рук, а дело осталось стоять на месте — не было долгожданных валов, не было, и все тут.
Как льдом обкладывало голову, холодным обручем стягивало пылавшие виски в такие минуты, но он через волнения, через ставшие болезненными переживания добирался разумом до спасительной тетрадочки, в которой все было записано… и успокаивался, и отпускало, не мучило больше, не страдал он — как пар из-под страшного гнета выпускал… Да все одно — все чаще приходило на ум, что тетрадочка та им впустую придумана, заведена — а ну как никто не захочет глядеть на нее, какой она и в самом деле кому документ, а деньги большие пошли в оборот — считай, всю тетрадочку извел… И опять подкатывала тревога, снова зажимал голову в ледовые тиски осточертевший обруч, стягивал пульсирующие виски, тяжелил затылок…
«Надо бы свернуть с пути. Рано домой заявляться. Что я людям скажу?..»
И он принял решение — «Долетим до Тарноги, и хорошо, и хватит. Скажу ребяткам — так, мол, и так. А Россия она везде Россия. Нет, нельзя ему показываться в свою Монастыриху, да еще с компанией. А в Тарноге проведут день-другой — все до дому ближе. И там дух перевести можно — все одно родные места, они подсобят, подбодрят». Распорядившись так, он успокоился, и тогда пришли к нему оставленные им на время «хорошие» мысли: «Если не приравнять возможности контролирующих приборов с настоящей мыслью двигателя, не исключается недооценка ее со всеми вытекающими отсюда последствиями… А для этого необходимо самым срочным образом произвести замену установленных приборов на новые, способные учесть всю вырабатываемую машиной энергию, а не часть ее…»
Давно сидело в голове у Галицкого, обдумывалось: как силу, которая в смерче заключена, а она огромна — стогами ворочает, деревья с корнями выворачивает, мосты, как разойдется, рушит, вот она какая, та сила, — как ее приручить, загнать в движок, чтоб работала на людей. Вот о чем думал Галицкий, когда голова его освобождалась от других, «дурных», мыслей. Тогда его одолевали другие проблемы и был у него один хитрый расчет.