На критических углах - страница 38
«Вот сижу с этим типом, — подумал он, — и пью водку. Ну и черт с ними! Так им и надо!» Но если бы кто-нибудь задал ему вопрос: «Черт с кем? Кому так и надо?» — он не мог бы ответить. «Они» были все те, кто не понимал, не ценил его и не восторгался им.
— А ведь вас обидели, Геннадий Александрович, жестоко обидели. Такого летчика, орла, так сказать, и так обидеть…
Астахов посмотрел на Евсюкова и подумал: «Не любят в полку человека, а за что?! Хороший парень!» — и, будучи не в силах преодолеть вспыхнувшей в нем симпатии к Евсюкову, сказал:
— Получил всего ничего, а у меня долг две тысячи, долг офицерской чести. Понимаете, Евсюков?
Евсюков понял, он хорошо понял Астахова, налил ему и себе пива, чокнулся и многообещающе сказал:
— Уладится, Геннадий Александрович, деньги небольшие, мы это дело обтяпаем в два счета, — он посмотрел на часы и добавил: — У меня тут свидание с одним товарищем, недалеко, в парке, прошу подождать десяточек минут. Я вернусь, и все уладится.
Евсюков снял со спинки стула серенький пиджак (он был в гражданском), набросил его на плечи и быстро вышел из зала.
Посетителей в ресторане было мало — обеды кончились, а для ужина еще не пришло время. За одним столом сидели муж, жена и маленькая девочка с торчащими косичками. Отец кормил девочку, приговаривая: «За папу, за маму». За другим столом двое мужчин в парусиновых костюмах, положив объемистые портфели на стул, пили пиво. В розовых кофтах, черных юбках, белых передниках и кружевных накрахмаленных кокошниках официантки, словно танцевальный ансамбль «Березка», неслышно плыли по залу.
Евсюков действительно скоро вернулся. Он с торжествующим видом сел за стол, запустил руку в боковой карман, извлек пачку денег и положил на стол:
— Не тревожьтесь считать, Геннадий Александрович, ровно две тысячи!
Когда Астахов хотел взять деньги, на его руку легла холодная, влажная ладонь Евсюкова:
— Одно маленькое условие: деньги не мои, приятеля, он вас не знает, просит, как водится, расписочку.
В глазах Астахова лицо Евсюкова плыло, точно в кривых зеркалах, то расплывалось вширь, то вытягивалось по вертикали, медленно кружились жернова его мыслей, и все же едва уловимое, тревожное чувство вкралось в его сознание. Он встал и, засунув руки глубоко в карманы брюк, сказал:
— Эти деньги я не возьму. Хочу на воздух…
— Как желаете. Сейчас расплачусь и двинемся, — сказал Евсюков и, убрав деньги в карман, бросил подошедшей официантке: — Дамочка, подсчитайте убытки.
«Убытки» оказались значительными. Астахов вынул сто рублей, положил их на стол и твердой, слишком твердой походкой направился к двери.
Евсюков догнал его уже у самого выхода. Они вместе перешли улицу, вошли в парк, свернули в тенистую неосвещенную аллею и опустились на скамью.
Астахова охватило тупое состояние безразличия. Евсюков что-то говорил, но Геннадий его не слышал, словно выключив тумблер связи, он предавался покою. Вдруг до его сознания дошли слова: «библиотекарша… майор Комов… личные счеты…» Астахов повернулся к Евсюкову и, напряженно вслушиваясь, понял, о чем говорил техник.
— У меня на командном пункте работает корешок, — говорил Евсюков, — он сам слышал, как замполит требовал судить вас судом чести. Опять же — личные счеты. Сперва вы гуляли с ней, теперь он. Я их сам видел…
— Постой, ты что сказал? — переспросил Астахов, притянув к себе Евсюкова за борт пиджака.
— Что слышите, — с усмешкой бросил Евсюков.
И Астахов, вспоминая свои встречи и беседы с Комовым, переоценивая их в свете того, что сейчас услышал, приходил в состояние бешенства.
«Один, только один настоящий и бескорыстный друг — Нонна. Только она одна понимает и по-настоящему ценит меня! — думал Астахов. — А Комов — хорош! Читает мне нотации, пресные, точно редька без соли, а сам… Лена легко, словно сменила косынку, забыла все и утешилась Комовым! Бушуев — друг, с которым прошли многие годы учебы и службы, отказывает в деньгах, зная о том, как они мне сейчас нужны…»
— Какую расписку я должен написать? — внезапно решившись, спросил он Евсюкова.