На ладони ангела - страница 2

Пусть лучше восхитит тебя величайший урок гражданского сознания. Каждый дом оказывается связанным с соседними непрерывным вестибюлем таким образом, что дом богатого и бедного не отличаются снаружи. Колонны для всех одни и те же, круглые, мощные, розовые колонны, округлые арки (реже стрельчатые) одинаково взмывают к замку свода и перед витриной мясной лавки и перед двустворчатым порталом, который прикрывает собою патрицианский двор. И если это лишь иллюзия, которую следует изобличить, признай, что никогда не существовало химеры более великолепной, нежели эти тридцать пять километров закрытых галерей, сглаживающих неравенство человеческих судеб.

Еще одно благое свойство портика: он объединяет частное пространство жилища с публичным пространством улицы. Будучи средством не только уравнения, но и общения, он превращается в своеобразную комнату, открытую для всех, в никому не принадлежащий коридор, средоточие движения, встреч и дружбы. Горожане легче вступают здесь в общение, они завязывают здесь более непринужденные знакомства, чем если бы они были вынуждены идти к друг другу, звонить в дверь, переступать дверной порог. Когда другу нужно нанести визит, то это уже не совсем друг, это «другой», которого, как тебе кажется, ты беспокоишь, даже если он быстро откликается и сразу открывает тебе свои объятья. Под портиком стирается отличие между «своими» и «чужими». Каждый доступен всем. Каждый отдается наслаждению «быть вместе» взамен заботе «быть одному». Частная жизнь лишается преград, рушатся эгоистические устремления. Люди теряют свою индивидуалистическую обособленность во благо нежному и теплому чувству товарищества и единения.

Цивилизация портика царила в Болонье со времен Средневековья, и исключительно в Болонье, тогда как повсюду индивидуальное жилище, от буржуазного дома до аристократического дворца выявляло соперничество классов, дискриминирующую власть денег, стремление к уникальности, вкус семейного таинства, культ крепости и алькова. Например, во Флоренции каждый дворец образует отдельное целое. Великолепие постройки, которую можно созерцать с нескольких сторон, восхваляет престиж и богатство владельца. Ничего подобного ты не встретишь в Болонье, где общинная архитектура восторжествовала над обособленным зданием, а народный идеал вытеснил клановый и кичливый дух собственности. Выходя из своего лицея, государственного лицея для средней и мелкой буржуазии, я обнаруживал перед собой бок о бок: и дворец Спада (чью скрытую роскошь я открыл для себя в тот день, когда, обманув бдительность привратника и отважившись проникнуть во второй внутренний двор, я увидел через открытое окно на потолке салона, декорированного гипсовой лепниной и фресками, ангела в розовом одеянии клубящихся тканей), и бар с табачным киоском, в котором мы хлестали кофе (Энрико «приправлял» его капелькой граппы[1], и молочную лавку (мою любимую), которую содержал один аппеннинский крестьянин, и мастерскую сапожника, и книжный магазин, и грязный подвал торговца углем и дровами. И между этими столь разными и столь неравными строениями тянулись колонна за колонной гирлянды все объединяющих аркад.

Понятно, я не был так глуп и прекрасно знал, что под сводами барочного дворца небесный розовый посланник раскладывал в тарелки его обитателей отнюдь не поленту[2] с кусочками вареных моденских сосисок, это было пиршество, которое наш собственный ангел — месячный заработок отца — щедро устраивал нам раз в месяц, но не чаще. В Болонье всегда были и богатые и бедные, но в течение, по меньшей мере, нескольких столетий для них важнее все равно было то, что их сближало, чем-то, что их разделяло. Разве они не жили в одной общине болонского портика? Эту легенду я впитал с молоком матери; и это урбанистическое воплощение человеческого братства наделило меня верой. Противным мелкобуржуазному идеалу семьи и домашнего монастыря представлялся мне не только мой родной город, но и, вследствие юношеской восторженности, вся хранимая Богом Италия; тем самым я взрастил в себе немало будущих обманутых надежд, от которых я мог бы избавиться, если бы внушительность декора этих галерей и колоннад оказала меньшее влияние на мой наивный и впечатлительный характер.