На ладони ангела - страница 53

Я испытал удивление, когда увидел того самого Свена, которого я отметил своим вниманием среди прочих крестьянских детей во время наших занятий поэзией и танцами. Мог ли я забыть его, забыть его столь необычное для наших краев имя, чья единственная гласная прорывалась стройным солнечным лучом. Все такой же красивый и дерзкий, со столь же элегантно поднятой кудрявой головою пастушка, он, конечно, же счел необходимым передать подарок своей семьи непосредственно мне в руки, чтобы посмотреть мне прямо в глаза. Безмолвный и гордый взгляд, в котором я прочел упрек за ту несправедливость, которую я проявлял к нему всякий раз, когда лишал его приза за победу в конкурсе; но я увидел в нем также и абсолютную нежную привязанность, взаимности которой он был готов мне предоставить столько доказательств.

Бог его, впрочем, знает, то ли мне было тяжело на сердце, то ли моему существу претила всякая мысль о распутстве, но словно в подтверждение тому глубокое, ничуть не притворное отвращение охватило меня, когда с корзиной Свена под рукой я поднимался по лестнице, вспоминая, как Марсель Пруст, которого я не любил уже тогда, описывал одну кощунственную сцену, в которой старый педофил, барон Шарлюс, выспрашивал имя и адрес мальчика из церковного хора на похоронах своей жены.

Отец вернулся из Кении в августе. Мы не без содрогания ожидали его возвращения, убежденные в том, что после четырех лет плена, краха фашистской идеологии, позорного конца Муссолини, банкротства его собственных военных амбиций и крушения будущего встреча с ним не сулит ничего хорошего. Но то ли от физического истощения, то ли от постоянных унижений и огорчений, то ли от того, что высший предмет его гордости, спортивные таланты младшего сына, которому он привил вкус к охоте и огнестрельному оружию, со смертью его оказался предан небытию, как бы то ни было капитан, явно не стремившийся ошеломить нас своим появлением, скромно сел в уголке на кухне и попросил стакан вина.

Мы думали, что восстановив силы, отец таки добьет нас своими жалобами и упреками. Мы недооценили глубину постигшего его разочарования и бездонность депрессии, в которую он впал. На последнем этаже у нас располагалась нежилая мансарда, которую мы загромоздили старой мебелью. Он укрылся от всех в этом пыльном чулане, проводя там всю ночь и большую часть дня. Отец ложился, не раздеваясь, на ветхую раскладушку, которую он принес из бывшего гарнизона, и спускался только чтобы поесть. Он никогда не говорил о четвертом недостающем галуне, даже и не помышлял о своих супружеских обязанностях и не имел уже никаких притязаний на ведущую роль в доме, превратившись в тень самого себя. Мы то и дело слышали, как он шаркает наверху стоптанными башмаками и что-то бессвязно бормочет. Инстинкт военного ему подсказал занять позицию на возвышении, с которой он мог следить за всеми нашими передвижениями; он выбрал в насмешку это общество колченогих стульев и прочей рухляди, ставшей символом его никудышной карьеры и разбитых надежд.

Каждый вечер я ставил под дверью фляжку с пино, которую он распивал наедине со своими трофеями, подвешенными к стропилам. Ежедневно два литра красного крепленого вина. За столом он молча жевал оставшимися гнилыми зубами вареную говядину, прожилки которой застревали у него в усах. Помнишь, как он заваливал меня на стол, чтобы закапать капли в глаза? От напряжения он обнажал тогда свои зубы, и золотая коронка резца сверкала меж его растопыренных губ. Теперь он лишь скалил свои десны. Его налитые кровью глаза постоянно слезились, то ли под воздействием алкоголя, то ли от навязчивых мыслей. Со временем эта молчаливая и душещипательная тирания показалась нам еще более мучительной и невыносимой, нежели прежние вопли и скандалы. Но поначалу преждевременное старение главы семейства, свалившееся нам на голову вместо ожидаемого хамства, хвастовства и издевательств, было воспринято как благословение. Мы могли свободно предаваться радостям послевоенной фриулийской жизни. Принимая во внимание недавние горести и утраты, для всех настали спокойные и счастливые времена, а в моей жизни это был и вовсе райский период.