На линии доктор Кулябкин - страница 13

Хотела что-то прибавить, но по селектору объявили вызов.

— Поехали, — с некоторым облегчением сказал Кулябкин. — А я подумал: давно что-то не было…

— У тебя какой размер туфель? — Кулябкин повернулся к Володе.

— Сорок первый.

— Да ну? — обрадовался он. — И у меня. Может, обменяемся? Я в своих работать не могу, неразношенные. А тебе все равно сидеть.

— Чего же надели? Думать нужно было.

— Доклад мой на конференции, — он отчего-то показал на галстук, — вот жена и настояла… Неудобно, говорит, в старом…

— А если мне не подойдут? — спросил Володя.

— Тогда уж я потерплю, — пообещал Кулябкин.

— Ладно, — сказал Володя. — Меряйте. Только без этого: снял — надел. До утра, если в порядке…

— О чем говорить, — пообещал Кулябкин. Он взял стоптанные, покривившиеся туфли, надел их, пошевелил пальцами и блаженно вытянулся.

— Другой разговор.

— Можем совсем махнуться, — предложил Володя.

— Я бы рад, — засмеялся Кулябкин, — только жена не поймет.

Он поглядел в ветровое стекло, кивнул в сторону дома:

— Заезжай здесь. Там чего-то роют, не проехать.

Они медленно поднимались по лестнице: Борис Борисович впереди, за ним Верочка и Юраша. Родственник больного здорово отстал, в нижних пролетах слышались его шаги.

— Ух, высотища! — сказала Верочка, приваливаясь к стенке. — Как девятый, так обязательно лифт не работает. Руки-ноги за это пообрывать управдому…

— Поменьше булки есть нужно, — посоветовал Юраша. — А то всю прыгучесть потеряла.

Верочка что-то хотела сказать, но Борис Борисович предостерегающе покашлял: болтливости и несобранности он не любил.

— Еще чуть-чуть, — сказал он, забирая у Верочки врачебную сумку. — Три этажа. Не задерживайтесь.

Кулябкин снял кепку, хотел положить ее на тумбочку, но передумал: вышитая, накрахмаленная дорожка показалась ему неприкосновенной. Он огляделся и закинул кепку на вешалку.

Верочка и Юраша стояли сзади, не хотели проходить раньше доктора.

На лестнице послышалось громкое дыхание, в коридор вышел мужчина.

— Извините, товарищи, — устало сказал он. — Сам сердечник, быстрее не могу.

Одет он был странно. На ногах теплые дамские тапочки с помпонами. Воротник пиджака поднят на манер кителя, запахнут. У шеи пробивался край шерстяного платка.

— Разве вы к себе вызывали? — спросил Юраша, оглядывая мужчину.

— Нет еще. Пока не к себе, к родной тетке. — Он медлил, хотел что-то прибавить, но не решался. — Из деревни приехала, — извиняющимся тоном произнес он, — так что не знаю, как вы на это посмотрите, не прописана у меня.

— При чем тут прописка? — удивился Борис Борисович.

Племянник повеселел, повернулся в сторону кухни.

— Дуся! — закричал он. — Оказывается, можно и к непрописанным.

— Ну и хорошо, — отозвалась та, кого он назвал Дусей. Она вышла в коридор, крупная, басовитая, с черной полоской усов на верхней губе, расстелила на полу тряпку.

Борис Борисович удивленно поглядел на блестящий паркет, вытер ноги.

В столовой оказалось по-музейному чисто.

Он быстрее прошел к следующей двери, невольно слушая, как скрипит под ногами пол, звенит хрусталь в серванте.

Он вздохнул, оказавшись в более темной спальне, — здесь был даже некоторый беспорядок.

За изголовьем широкой деревянной кровати громоздились мешки то ли с яблоками, то ли с картошкой. Больная лежала на раскладушке.

— Тетя Нюся, не спишь? — спросил племянник.

На Бориса Борисовича смотрела не старая еще женщина с бледным, точно пергаментным, цветом лица. Глаза у тети Нюси стеклянно поблескивали и были почти неподвижны, как у игрушки, и вот этот-то блеск сразу насторожил Бориса Борисовича: он выдавал сильную боль.

— Зачем людей потревожил? — слабо сказала тетя Нюся.

Борис Борисович присел на край раскладушки.

— Болит что-нибудь? — спросил он.

Пульс был слабый, едва сосчитывался.

— Болит-то болит, — призналась она, — только, может, поболит да перестанет. Чего по телефонам звонить.

Верочка и Юраша остановились за спиной Бориса Борисовича, ждали указаний.

Племянник сидел в уголке, поджав ноги, безразлично глядел в пол.

— Митя? — будто бы проснулась тетя Нюся. — Ты бы яблочками всех угостил…

— Ничего не нужно, — сказал Кулябкин.