На одинокой дороге - страница 22

И тут же получил по голове.

— Ты чего это? Смелости, что ли набрался?! Работай, давай!! А не нравится — хоть сейчас вали! Я даже Зубу про твои художества говорить не буду. Как скоро тебе руку отрубят?! Есть догадки? Лезь в дерьмо!!!

Курти молча полез в отгороженную от Рюхи часть станка.

Руки по привычке отмыл снегом. Ссадины болели настолько привычно, что он и внимания не обращал.

В зале ничего не изменилось, единственно, хотя до вечера было далеко, сильнее надирались.

Курти взяв кувшин, вышел за прилавок.

— Кому долить, кому добавить? Вина себе налей — жизнь станет веселей, — заученно и со скукой пропел он.

— С моста иди, прыгни — поприветствовал кто — то из забулдыг — еще веселей будет.

— Ага, вслед за тобой — живо откликнулся Курти.

— Слышишь малыш — позвали его из угла — мне плесни.

Дагур — старый моряк, завсегдатай и полумифическая кабацкая личность. Был одновременно старым занудой и лучшим рассказчиком на всем побережье. Почти всю жизнь провел в море, а теперь пропивал ее остаток по кабакам. На что он пил непонятно, он уже давно не выходил в море, никогда не дрался в порту за работу грузчика. Но деньги у него были всегда. И он всегда пил, хотя и пьяным его никто никогда не видел. Курти подошел к столику, и алая бурда забулькала в кружке старика.

— Кулаки покажи.

— Что? — удивленно спросил Курти.

— Кулаки говорю, покажи.

— Тебе погрозить что ли? Так у меня не того размера руки. К морякам обратись.

— У тебя мозги не того размера, если здесь работаешь. Морда изукрашена, а кулаки чистые. Исцарапаны слегка, но с боевыми ссадинами не перепутать. Значит, тебя били, а ты терпел.

— Да, что ты знаешь?!

— Ты прав, ничего. Только много знать и не надо. И так все понятно. Тебя бьют, ты терпишь. Может все же лучше на улице, как раньше? Не говорю, что проще. Но лучше.

— Кому?

— Кому лучше? Любому! Чтобы человеком себя чувствовать. Понятно, что холодно, голодно, но по-человечески. Я вас воробьёв часто вижу. Кошельки срезаете. Какая-никакая, но вольница. А здесь?

— Дагур, ты вот везде плавал. На юге тоже был?

— Был. Отсюда куда ни плыви, везде юг.

— Я слышал, там острова есть. Мелкие, много их. По океану рассыпаны. Правда, что там вода такая теплая, что даже зимой купаться можно?

— Правда.

— И там плоды на деревьях растут. Очень сладкие. Слаще шиповника?

— И это правда.

— А ты купался?

— Я там много, что делал. Там есть развлечения поинтересней купания. И уж куда как послаще твоих плодов.

— Какие?

Дагур усмехнулся:

— Маленький еще. Вот подрастешь, глядишь и узнаешь.

— Вот подрасти я и хочу. Весь. И чтобы руки на месте были.

Дагур залпом осушил кружку и подвинул его к мальчику.

— Налей.

Курти послушался.

— Я тебя учить, конечно, не буду. Во-первых, бессмысленно, во-вторых, я в людях разбираюсь, и ты из тех, кто учится только на своих ошибках. Вижу, ты уже об этом думал, выводы для себя сделал. Но вот скажи, разве не лучше жить там — Дагур мотнул головой в сторону двери — пусть на холоде, голодным, но без мерзкого ублюдка, который тобой помыкает. Да! С риском! Но, все же мать твою — с ощущением свободы!

Курти слушал молча, без эмоций, обняв кувшин. Затем ответил:

— Вот именно, с ощущением. Самой свободы нет. Только ее ощущение.

Наклонился к Дагуру и едва не вылив на него содержимое кувшина, прошептал:

— Свободы вообще нет. Есть только те, кто в нее верят и стремятся ощутить. А есть те, кто давно понял, что ее нет, а одного ощущения мало. И что на улице, что здесь одинаково хреново. Так вот. Я из тех, кто это понял.

Дагур откинулся к стене.

— Быстро ты повзрослел, мальчик.

— Опять же. Здесь жизнь такая, что взрослеешь быстро. А значит и умнеешь. Потому как те, кто не поумнел, теряют руку. А я хочу быть грустный, избитый, отчаявшийся, но с рукой.

— А что не смоешься отсюда? В смысле из Еловы. Только что спрашивал про острова, про юг. Каждую весну приходящие капитаны мальчишек берут. На грязную работу, конечно, но все лучше, чем здесь.

— Полагаешь, я не думал об этом? Думал. Это же возможность. Если не на корабле юнгой устроится, то хотя бы из города смыться. Где бы ни был, хуже, чем здесь не будет.