На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - страница 14

Тут полуграмотный сержант Семенин сообразил, подал голос: «А кто будет отвечать за такой разгром контрреволюционных формирований?» [6] Брозголь аж позеленел: «Этого разгрома и в такой форме требуют Партия и Правительство! Кроме того, вы чекисты и должны понять, что если вы будете брать от обвиняемых показания на первую категорию (то есть на расстрел. – Е. Л.), то отвечать никогда не будете, а взять такие показания вы сумеете, так как вы чекисты и поэтому должны суметь» [6].

Железным человеком казался Михаил Израилевич, а в действительности сам трясся и дрожал: жена-то у него полька! Душа по-заячьи в пятки ушла, когда свояченицу Мальвину из энкаведешных уборщиц выперли. Вот-вот до любимой Казимиры доберутся стукачи-палачи. Поэтому в первую очередь велел поляков уничтожать, дабы не заподозрили в благоволении к ним. И началось: хватали не только поляков, но и русских, белорусов, украинцев – с фамилиями, похожими на польские. Взяли профессора Павла Рымкевича: «На допросе я показал, что я русский, но меня стали убеждать, что я поляк, и после долгой “торговли” записали меня русским, а отца поляком» [7]. А начальник Октябрьской железной дороги Вишневский стал «польско-японским агентом» – «польским» потому, что так Брозголь требовал, а «японским» потому, что когда-то то ли в Японию, то ли в Китай съездил. К весне 1938 года в железнодорожных мастерских и на станциях не осталось ни одного немца, поляка, финна… Впрочем, такое творилось по всему городу Питеру и его окрестностях.

Далеко не все сотрудники НКВД были согласны с приказом № 00485. Младший лейтенант Фёдоров расхрабрился, самому Ежову докладную записку послал:

«В то время, как известно, наша Партия, Советская власть и Ваши директивы направлены на борьбу с националистическими враждебными элементами и их выкорчевывание с Советской земли, а установки капитана Брозголя направлены на борьбу с националами. По моему мнению, это противоречит и идет вразрез с политикой Партии по национальному вопросу, что может породить шовинизм лишь только потому, что мы имеем расположенные села в пограничной полосе Ленинградской области, исключительно состоящие из националов – финнов и эстонцев» [8].

Плохо знал марксизм этот Фёдоров! А Сталина и Ежова не знал совсем.

Другие сотрудники таких опасных писем не писали, зато изо дня в день ходили в партийный комитет УНКВД, называли происходящее произволом, обманом, «липой». Секретарь парткома Кирилл Борисович Гейман как-то даже пригрозил: «Тех, кто будет ходить в партком или вести разговоры о так называемой “липе”, будем рассматривать как антисоветчиков, склочников и будем бить по рукам» [9]. Ударили – не только по рукам, но и по головам: правда, позже, уже при Берии, и не тех, кто роптал, а тех, кто шибко старался исполнять приказ: Гейману первому наручники нацепили.

Брозголь осунулся, под глазами черные круги высветились: полтора года вламывал как лошадь – из тюрьмы в шесть утра уходил. И вот – нехорошие слушки зароились вокруг него. Кто-то брякнул: «Перельмутра тоже взяли!» Навел справку: жив-здоров амурский отшельник. Сказал торжественно: «Трепались, что Яков Ефимович арестован, а он здравствует себе на здоровье!» [9]

Новый начальник Ленинградского Управления НКВД Сергей Гоглидзе под страхом смерти запретил необоснованные аресты, а у Брозголя по привычке рука тянулась наложить страшную резолюцию. Однажды сорвался: финансовый работник Ковшило кого-то «жидом» обозвал. Обозванный, конечно, Брозголю донес. Михаил Израилевич расписал на бумаге: «Немедленно арестовать!» И отдал молодому оперуполномоченному Баклаженко. Тот повертел в руках донос с резолюцией и положил под сукно: разговор-то между стукачом и Ковшило наедине происходил, так что неизвестно, кто прав, кто виноват.

А Брозголь и забыл. Скоро новый 1939 год – надобно подарки готовить. Послал своего дружка и собутыльника Анисимова в Елисеевский магазин за покупками: час – нет, другой – нет. Наконец звонит пьяный: «Миша, вышли машину, мне нужно проституток развезти». Ничего доверить нельзя – все рушится…

Но не пришлось палачу новогоднее шампанское пить. Как раз под бой курантов постучали в дверь: хватит, повеселился! Обыскали квартиру, изъяли: золотые часы, браунинг, финские ножи, орден Красной Звезды – за 1937 год. На допросе сказал: «Виновным себя не признаю», ибо выполнял приказ. Отвели в одиночку. Ходил, мерял ее шагами, думал. А то садился на койку, хватался за голову руками…