На перекрестии прицела - страница 10

По старому крестьянскому обычаю, в котором чувствуется языческое, баба Оля, я знаю, напечет в русской печке жаворонков из пшеничной муки простого деревенского крупного размола, как пекла их для меня в мои детские года, а я помогала ей лепить из крутого теста этих птах, приносящих на своих крыльях весну. На кухонном скоблёном столе, засыпанном мукой, сидит целая стая слепленных умелыми бабушкиными руками жаворонков с аккуратными круглыми головками и короткими носиками, с глазами-ямками и веероподобными треугольничками хвостов. Крылья у пташек сложены на спине. Они, кажется, только что прилетели и присели на наш стол отдохнуть после долгого пути из далеких теплых краев. Посидят, отдохнут и поднимутся в небесный простор, самозабвенно славить весну с утренней до вечерней зари.

В четыре руки мы осторожно перекладываем рукотворных птиц на железный противень, блестящий от масляной смазки. Противень баба Оля помещает на шесток, чтобы задвинуть в жарко натопленную русскую печь. И вот противень с птицами из сырого теста уже в печном нутре на кирпичном поду, за тяжелой заслонкой. «Не то улетят, — улыбается мне старушка. — Пускай теперь пекутся».

Из печки жаворонки «вылетают» румяными и вновь рассаживаются на кухонном дощатом столе. Беру одну испеченную птаху, выбегаю с ней на улицу, к церкви. Кладу ее на кирпичный подоконник разбитого, без стекол, окна за узорную кованую решетку. Жду с нетерпением, когда она приманит живых жаворонков. Но они, наверное, не видят моей птицы. Тогда беру ее с подоконника и подбрасываю вверх к небу со словами: «Жаворонки, прилетите, красну вёсну принесите!» И происходит чудо! С безоблачного неба доносится знакомая песня. Как я соскучилась по ней, по этой милой трели! Кажется, заливается серебряный небесный колокольчик. Я не верю своим ушам. И слушаю, слушаю… А песня не умолкает, звенит, звенит… Восторг охватывает меня, переполняет всё мое существо. Бегу скорее в дом сообщить бабе Оле долгожданную радостную весть: жаворонки прилетели!

Воспоминания о бабушкиной Тёпловке греют меня на краю угрюмого холодного ущелья, откуда я наблюдаю за дорогой, за всем, что по ту сторону каменистой теснины. Далеко в горах за Кабулом слышится артиллерийская канонада. Рвутся бомбы. Там идет бой. Моджахеды предприняли очередную ночную вылазку. Молох войны ненасытен и перемалывает свои новые и новые жертвы. Где ее обещанный скорый конец, где победоносное завершение? «Черные тюльпаны» по зловещему расписанию летят и летят из Афгана в Союз, в Россию, на мою родину. Мой дед отдал за нее жизнь в Великую Отечественную… За что отдают жизни наши солдаты теперь? Я не знаю…

Со мной происходит что-то невероятное. С некоторых пор я стала видеть себя на перекрестии оптического прицела моей снайперской винтовки. Видела несколько раз, наблюдая за моджахедами, выслеживая их из укрытия.

В горах гремят выстрелы гранатометов. Высоко в небе слышатся глухие хлопки рвущихся стингеров. Идет охота за людскими душами. Вчера над ущельем «духи» подбили наш вертолет. Пилот успел выброситься с парашютом. Порывом ветра его отнесло за выступ скалы. Возможно, он оказался ранен и не смог погасить парашют. Я видела, как его несло по склону горы, и ничем не могла помочь. Не знаю, попал ли он в руки моджахедов или разбился, сорвавшись в пропасть. Обломки вертолета чадно догорали на дне ущелья. Напоминание о случившейся трагедии. Сколько в горах таких напоминаний… Груды ржавого обгорелого железа, если бы они могли говорить!..

Мне страшно глядеть через оптику прицела. Но я пересиливаю свою слабость. Тогда наваждение исчезает. Оно растаяло за дымкой голубоватых линз. На перекрестии не видно моего лица. Пропало куда-то. И было ли оно?.. Это мой страх, рождающий призраки. У великого испанского художника Гойи есть офорт из серии «Капричес». Называется он — «Сны разума плодят чудовищ». Неужели мой разум спит? Мое лицо в прицеле винтовки — порождение страха, болезненного сознания, ненормального состояния моей психики. Не знаю, чем всё это объяснить… Не надо думать о пугающем мороке. Надо успокоиться.