На поле славы - страница 8
— Спасите же меня! Я вижу, что эти господа спасли меня от волков только для того, чтобы самим меня съесть.
— Сударыня, — весело отвечал Циприанович, — пан Ян говорил, что он не удивляется волкам, а я скажу: что я не удивляюсь панам Букоемским.
— Тогда мне остается только сотворить молитву Богородице…
— Только не шути, пожалуйста, святыми словами! — воскликнула пани Винницкая.
— Э! Да эти рыцари готовы съесть и тетушку вместе со мной! Не правда ли?
Но вопрос этот остался некоторое время без ответа. Напротив, по лицам панов Букоемских легко было заметить, что они не очень-то жаждут этого. Однако Лука, более сообразительный, чем остальные братья, ответил:
— Пусть говорит Ян: он старший брат.
А Ян немного смутился и произнес:
— Кто знает, что ему предстоит завтра.
— Правильно сказано! — заметил Циприанович. — Но к чему это замечание?
— А что?
— Да ничего! Я только спрашиваю, почему вы упоминаете о завтрашнем дне?
— А разве вы не знаете, что чувство хуже волка, потому что волка можно убить, а чувства не убьешь.
— Знаю, но это опять-таки другая материя.
— Лишь бы было остроумно, а о материи не толк.
— Ага! Коли так, то помогай Бог!
Панна Сенинская начала смеяться, закрываясь ладонью, за нею — Циприанович, а в конце концов и братья Букоемские. Но дальнейший разговор был прерван служанкой, пригласившей их ужинать.
Старый Циприанович подал руку пани Винницкой, за ним шел пан Понговский, а молодой Циприанович вел панну Сенинскую.
— Трудно спорить с паном Букоемским, — проговорила развеселившаяся девушка.
— Потому что его доводы так же своенравны, как лошади, из которых каждая тянет в свою сторону. Но, во всяком случае, он сказал две истины, которых нельзя отрицать.
— Какая же первая?
— Что никто не знает, что ожидает его завтра, как и я, например, не знал, что глаза мои увидят сегодня вас.
— А другая?
— Что легче убить волка, чем любовь… Великая это истина!
Проговорив это, молодой Циприанович вздохнул, а девушка опустила на глаза свои густые ресницы и смолкла.
И только, когда уж садились за стол, она произнесла:
— Вы, господа, поскорее приезжайте к нам в Белчончку, чтобы опекун мог отблагодарить вас за спасение и гостеприимство.
Мрачное настроение пана Понговского за ужином значительно поправилось, а когда хозяин произнес красноречивый тост, сначала за здоровье дам, а затем — почтенного гостя, старый шляхтич отвечал весьма любезно, благодаря за спасение от тяжкой опасности и уверяя в своей вечной благодарности.
Затем говорили о политике, о короле, о его победах, о сейме, который должен был собраться в апреле, о войне, грозившей немецкому государству со стороны турецкого султана и для которой уже набирал в Польше охотников пан Иероним Любомирский.
Братья Букоемские с любопытством слушали, как в Германии принимали с распростертыми объятиями каждого поляка, ибо турки игнорировали немецкую кавалерию, тогда как польская возбуждала в них немалый ужас.
Пан Понговский несколько порицал заносчивость кавалера Любомирского, который говаривал о немецких графах: «Десяток таких влезет в мою рукавицу», но зато хвалил его рыцарские преимущества, неизмеримую отвагу и прекрасное знание военного искусства.
Услышав это, Лука Букоемский заявил от своего и своих братьев имени, что пусть только наступит весна, и они не выдержат, отправятся к пану Любомирскому. Но пока морозы еще сильны, они будут бить волков, чтобы как следует отомстить им за панну Сенинскую. Хотя и сказал Ян, что нельзя удивляться волкам, но стоит только подумать, что такая невинная голубка могла сделаться их добычей, как сердце начинает подступать к горлу от бешенства и трудно удержать слезы.
— Жаль, — говорил он, — что волчьи шкуры такие дешевые и что жиды едва дают талер за три штуки, но трудно удержать слезы и даже лучше дать им волю, ибо тот, кто не пожалел бы угнетенной невинности и добродетели, оказался бы варваром, не достойным рыцарского шляхетского имени!
Сказав это, он действительно расплакался, а его примеру последовали сейчас же и другие братья. Хотя волки в самом худшем случае могли угрожать жизни, но никак не добродетели панны Сенинской, но их так растрогала речь брата, что сердца их размягчились, как растопленный воск.