На распутье - страница 11

До кинотеатра минут десять ходьбы. Сворачиваю с бульварного кольца в переулок.

В пропахшем пылью фойе (по размерам оно скорее напоминает прихожую) тесно, стены выкрашены в зеленый цвет, на одной из них висит афиша с изображением какой-то грудастой девы, дверь в зрительный зал задрапирована тяжелой бархатной портьерой, чуть в стороне от шее деревянная лестница на балкон.

Подхожу к кассе; пожилая женщина разгадывает кроссворд. Спрашиваю у нее, нельзя ли увидеть Йолан. Она смотрит на меня непонимающе, потом, встрепенувшись, просит подождать. Выглядывает в окошечко, подзывает невысокого мужчину в бриджах, что-то шепчет ему, тот косится на меня, затем кивает ей и скрывается на лестнице.

Сажусь на расшатанный стул против грудастой кинозвезды, она строит мне глазки, слышу доносящиеся обрывки английских фраз, кое-что понимаю, далеко не все, изредка из зала доносится смех публики, кто-то входит с улицы, покупает билет, уходит, в дверях задерживается и загораживает свет; мрак в фойе становится еще гуще.

Гулко отдается звук тяжелых шагов по деревянной лестнице.

Я встаю.

Вниз осторожно спускается грузная седая женщина; на носу у нее еле держатся очки, как у Ученого из сказки о семи гномах. Сойдя вниз, она водворяет на место металлическую оправу, поднимает голову вверх, чтобы получше видеть через стекла очков, замечает меня и сразу же устремляется вперед, протянув ко мне руки.

— Старикашка! — восторженно произносит она, тиская и обнимая меня.

Мужчина в бриджах с любопытством посматривает на нас, кассирша перестает разгадывать кроссворд, высовывается из своего окошечка, чтобы лучше видеть происходящее.

— Тетя Йолан, — говорю я, и по всему телу у меня разливается какая-то слабость.

Мы все стоим в обнимку, затем я пытаюсь высвободиться из ее объятий, но она по-прежнему прижимает меня к себе, увлекает к стоящему у стены стулу, бросает взгляд на мужчину в бриджах, прикидывая расстояние до него, и понижает голос, но не перестает выражать свой восторг.

— Старикашка, каким ветром тебя занесло? Как это ты вспомнил свою тетку? Выглядишь совсем молодцом! А ну-ка, дай полюбоваться на тебя! — И она тотчас вскакивает, стоит, чуть сгорбившись, как ревматик, кладет руку мне на плечо. — Гляди-ка, у тебя тоже седина в волосах! Так ты еще больше похож на отца. — Она вздыхает, молчит, задумавшись о чем-то.

— Тетя Йолан, — говорю я невпопад, без всякой последовательности, — умер Пали Гергей.

Она смотрит на меня, снимает с моего плеча руку, еще больше наклоняется вперед, широко разводит, а затем соединяет руки и, как религиозные старушки, подносит их к губам.

— Да что ты говоришь? Умер? Неужто правда? Просто не верится! Что же стряслось с ним?

— Ничего особенного, — отвечаю я. Затем во мне вспыхивает злобный цинизм и я добавляю: — Погиб из-за своей сознательности.

Она не понимает, ладони ее все еще сложены вместе и пальцы касаются губ. «Пресвятая дева Мария любуется младенцем», — невольно приходит мне на ум.

— Забрался на подъемный кран и свалился. — Я словно выплевываю эту фразу. Затем объясняю все по порядку, но стараюсь ни словом не обмолвиться о своей собственной роли.

Мужчина в бриджах, явно сгорая от любопытства, шаркая ногами, приближается к рам в надежде услышать какую-нибудь сплетню, а кассирша даже выходит из будки. Йолан не обращает на них никакого внимания, растерянно топчется на месте, сетует, упоминает бога, хотя уже полвека не верит в него.

— А вы, тетя Йолан, как поживаете? — в свою очередь спрашиваю я.

— Хорошо, племянничек, хорошо… — говорит она таким голосом, словно кого-то оплакивает на похоронах.

— Эй, Йолан! — окликает ее мужчина в бриджах и, когда старушка переводит на него взгляд, кивает в противоположный угол фойе, где на полу валяются скорлупа от орехов и бумажный комок.

— Да, сейчас, — деловито отвечает Йолан, смотрит на меня, собираясь, видимо, что-то сказать, а сама роется в кармане фартука, достает ключ, подходит к узенькой двери, за которой нечто вроде чулана, берет веник, совок и медленными, осторожными движениями, чтоб не поднять пыль, собирает мусор.