На распутье - страница 18
Как-то раз я об этом сказал Пали.
— О тебе тоже далеко не все хорошо отзываются, — ответил он.
— Это верно, — согласился я.
— А ты не задумывался над тем, кто возводит хулу на тебя?
— Кто не знаком со мной или дурак какой-нибудь, который по глупости злится на меня. А может, кое-кому я действительно кажусь болваном, ведь что ни говори, а не бывает идеальных людей, не имеющих никаких недостатков.
— А теперь припомни, кто всячески поносит меня? — продолжал Пали.
Я назвал ему несколько имен.
Пали засмеялся.
— Это, брат, только имена, а не мог бы ты объединить их в одно целое, найти ту веревочку, которой все они связаны? Попробуй.
Не так-то легко было мне найти ту общую веревочку, а Пали наотрез отказался помочь мне: догадайся, мол, сам, так будет больше пользы для тебя.
Но мне это так и не удалось, да я и не особенно старался.
Навел меня на мысль опять же Йошка Папп.
Мы сыграли уже почти половину игр чемпионата, когда по воле жребия три матча подряд нам предстояло играть на чужом поле и, как назло, с довольно-таки сильными противниками. Эти три недели могли решить успех наших выступлений за весь год. Поэтому мы очень старательно готовились.
На одной из тренировок В. Папп отозвал меня в сторону, положил руки на мои плечи и пристально посмотрел мне в лицо, словно увидел его впервые или искал изъян на нем, затем сказал:
— Послушай, малец! — Я терпеть не мог, когда он называл меня так, ведь он всего на три года был старше Гергея. — Почему ты не ходишь с нами в церковь?
Помимо тренерства, Папп руководил заводской организацией Общества молодых христиан. Поскольку играть чаще всего приходилось по субботам, в воскресенье он водил заводскую молодежь в церковь (разумеется, тех, кто изъявлял желание) и присоединял к ним футбольную команду. По мнению некоторых, он делал это из зависти, чтобы мы не спали больше него.
Когда Папп пристально посмотрел мне в лицо (нет ли чего еврейского в форме моего носа) и спросил о церкви, я резко ответил:
— Я отдыхаю в воскресенье утром. Господь бог сотворил седьмой день для отдыха, и мне кажется, что мое бренное тело весьма нуждается именно в том, чтобы воспользоваться подобным благом, данным нам господом.
— Мразь, — злобно прошипел он, — благом господним оно могло бы стать только в том случае, если бы ты ходил в церковь. Но ты дрыхнешь без задних ног.
— Я не дрыхну, а отдыхаю, — огрызнулся я. Игра у меня шла успешно, и это придавало мне смелости. — А чуть стемнеет, ухожу куда-нибудь, чаще всего к девочкам.
Это уже было вопиющей наглостью. Папп понял и, к моему изумлению, пошел на попятный.
— Послушай, малец, когда ты пришел сюда, то не мог и до двух сосчитать, а сейчас стал таким острым на язык, будто… — Он умолк — то ли не нашел подходящего сравнения, то ли ему надоело. Но потом все-таки не выдержал и выпалил: — Впрочем, все ясно: ты ведь дружишь с Гергеем, с этим коммунистом? — Не дожидаясь ответа, кивнул в подтверждение своих слов, будто спрашивал кто-то другой, а он отвечал на вопрос — Это он вбивает тебе в башку всякую блажь. Ну ничего, мы доберемся до него. — Но Папп все не отпускал меня, ему, видимо, хотелось спросить о чем-то еще, но он не решался и только качал головой, ворчал и наконец спросил: — Скажи мне, Яни, чистосердечно, о чем вы целыми днями беседуете с этим Гергеем?
— Обо всем. А что?
— Да так, — загадочно произнес он. Я заметил, что он добивается от меня какого-то важного признания. — Ну, о чем все-таки? Например, вчера?
— Вчера было воскресенье.
— Иди ты к черту. Тогда в субботу или пятницу. Чего дурака валяешь, ведь догадываешься, что меня интересует.
В субботу и пятницу? Еще недели две назад мы затеяли с Пали игру в миссионера и еретика. Сначала он был миссионером, а на днях мы поменялись ролями. Дома я извлек из ящика и снял со шкафа старые книги отца и прочитал все относящееся к этой теме, потом (по совету Пали) стал ходить в библиотеку. Игра оказалась очень интересной, и я увлекся ею. Так, например, мы разобрали понятие любви (и до того запутали, что сам бог не разобрался бы), затем очередь дошла до патриотизма, героизма и прочего.