На росстанях - страница 2

Лобанович — так звали молодого учителя — слушал рассказ с большим интересом. Вначале ему было немного смешно, но по мере того как сама рассказчица все более увлекалась историей с Михалкой, лицо учителя становилось серьезным и даже хмурым.

Если сторожиху захватывала загадочность происшествия, то Лобановича заинтересовало другое, а именно — непосредственная и крепкая вера людей в существование таинственного, темного сплетения злых сил. Миллионы и более лет живет эта вера, зачатки ее затеряны в темном омуте прошлого, и до сих пор человеческий разум не сумел освободиться из-под власти этого дурмана.

"Интересно! Надо будет подумать об этом", — заметил про себя учитель. Но, как видно, его занимала еще и другая мысль, и он неожиданно для самого себя спросил:

— Бабка! А твой Михалка мог и помереть от этого?

— Гэ, паничок милый! Чуть-чуть не помер! Насилу отходили!

— И подумать только, из-за какой глупости может умереть человек! — проговорил молодой учитель, обращаясь скорее к самому себе, чем к своей собеседнице, и задумался. Голова его немного склонилась набок, темные глаза, в которых светилась какая-то затаенная мысль, устремились, не мигая, в угол комнатки, но ничего не видели: они как бы обращены были к той мысли, которая в эту минуту ворошилась у него в голове.

Старая бабка с каким-то страхом и любопытством поглядывала на своего "панича".

— О чем вы, паничок, так задумались?

Лобанович вскинул на нее глаза и засмеялся.

— Знаешь, бабка, хочешь, я скажу тебе, о чем ты теперь думаешь?

Бабка удивилась еще более, а учитель, не ожидая ответа, проговорил:

— Ты, бабка, смотрела на меня и думала: "Если этот панич еще не сошел с ума, то скоро сойдет".

Сторожиха изумленно смотрела ему в глаза, а Лобанович, придав важное выражение своему лицу, сказал:

— Ты, бабка, не думай, не одна ты знахарка. Я, может, еще лучший знахарь, чем ты.

— А что ж, паничок, все может быть, — словно с какой-то обидой ответила бабка.

— Ты плюнь, бабка, на это, потому что все это глупости, а лучше скажи: зачем мы на свете живем?

Бабка не знала, какой тон ей взять, чтобы не ошибиться.

— Гэ, паничок, что это вы обо всем спрашиваете? Гляжу я на вас и удивляюсь: сидит себе, словно монашек, и все в книжки смотрит. Поглядели бы немного — и хватит. А то, когда ни придешь, вы все в книги глядите. Разве можно так долго смотреть в них? — И, помолчав, добавила: — Сушат они, и больше ничего.

— Так ты, бабка, не знаешь, зачем мы на свете живем?

— Нет, паничок, не знаю! Если бы вы спросили дерево, зачем оно растет, разве оно ответило бы? Так и я не могу ответить вам. Живем, пока живется, — ведь живым в землю не полезешь, а придет смерть, тогда похоронят.

— Да, бабка, ты говоришь правду, не знаем мы, зачем на свете живем.

— А зачем, паничок, и знать? Живет человек и живет, пока ему бог предназначает. А придет время умереть — умрет.

— А плохо, бабка, что надо умирать!

— Что вы, паничок, все про смерть говорите! Чудной вы, ей-богу! Вот тот панич, который был здесь до вас, бывало, пойдет куда-нибудь — либо к пану подловчему, либо к Курульчуку на чугунку. Там паненка была, ой пригожая паненка! Ее теперь дома нет, а вот приедет — сами увидите!

— А разве здесь и паненки есть? — заинтересовался Лобанович.

— Ой, паничок, почему же по быть!

Бабка начала перечислять и расхваливать паненок. Прежде всего у волостного писаря их целых четыре. Правда, волость отсюда в пятнадцати верстах. Но есть паненки и поближе. Верстах в семи от Тельшина живет дочка землемера. Все паничи в округе влюблены в нее. Есть еще паненка на хуторе, до которого рукой подать — версты три, не более.

— Да зачем нам лучше, паничок, — у пана подловчего дочки есть. Одна еще совсем молоденькая, а другая постарше. Она уже спрашивала: "Ну как, бабка, твой панич?"

— А ты что ей сказала?

— Ой, говорю, панич! Хороший панич!

— Разве же я хороший?

— А почему же не хороший?

— Ну, а которая из паненок самая лучшая?

— Все хорошие. Как по мне, так все хорошие.

— Не думаешь ли ты, бабка, женить меня?

— Сами, паничок, женитесь… А к пану подловчему вам нужно зайти. Бывало, тот, прежний панич, как вечер, так уже и там. А вы все сидите над этими книгами. Сушат они человека.