На росстанях - страница 20

— Ты послушай, старый пень, молотит ли кто?

Югасю в свою очередь взволновала старая Лукашиха: а может, и правда, что праздник завтра? Набросив на плечи кожух, она пошла к своей куме Насте. Настя твердо вела подсчет праздникам и строго следила за лунными четвертями — "квадрами".

— Я уже слыхала, что некоторые собираются праздновать сегодня, но праздник, я наверное знаю, завтра. Пилиповы хлопцы уже давно поехали в лес с топорами.

Не прошло и четверти часа, как по всей деревне только и было разговору, что о празднике, при этом явственно обозначались два лагеря — праздничный и будничный. Каждый лагерь насчитывал в своих рядах весьма уважаемых представителей своего направления, что никоим образом не могло привести к соглашению: каждая сторона имела очень крепкие доказательства, на которых основывались ее суждения относительно праздника.

Особенно усилилось волнение, когда начало всходить солнце. Вдоль всей улицы то там, то здесь стояли кучки полешуков и полешучек, и в каждой кучке шел спор о празднике. Все тельшинские законники и законницы сошлись здесь и горячо судили взгляды противоположного лагеря.

Микита Тарпак, приведя все доводы в пользу завтрашнего дня и нисколько не повлияв на стойкость взглядов своих противников, сердито плюнул, повернулся и пошел к своему двору. Его решительная походка и выражение лица ясно говорили о том, что он надумал сделать нечто такое, что должно произвести сильное впечатление и унизить тех, кто был не согласен с ним. Он вытащил телегу, положил на нее доски и стал наваливать навоз, хотя незадолго перед тем и не думал его вывозить в такое время. Нагрузив телегу навозом, запряг коня и важно поехал вдоль улицы, высоко воткнув в навоз вилы. Приблизившись к той кучке народа, где он недавно вел напрасный спор, Микита остановился и начал поправлять хомут, не обращая ни на кого внимания, словно он занимался своим обычным делом. Как только Микита повернул с улицы в поле, тотчас же с той стороны, откуда он выехал, возле колодца послышались два женских крикливых голоса. Они звучали все громче и все с большей злостью. Это ругалась Авдоля Лотачиха с женой Никиты Акулей. Они давно уже были не в ладах, теперь же этот праздник послужил поводом для того, чтобы дать волю языкам. Лотачиха сыпала словами, как горохом. Должно быть, не раз практиковалась она мысленно, готовясь к этой перебранке. Казалось, она только открыла рот, а слова сами, как из мешка, сыпались и сыпались. Акуля не поддавалась. Женщины кричали то по очереди, то одновременно. Проругавшись с полчаса возле колодца, они разошлись: одна пошла в один конец улицы, другая — в другой, так как им надоело ругаться и это не давало никаких результатов. И чтоб сильнее допечь друг друга, они пошли по деревне поносить одна другую перед людьми. Каждой хотелось острее поддеть своего ворога.

— Ах ты чертова шлюндра! Пошла по улице зубами звонить, языком молоть, чтоб он у тебя почернел да высох! — кричала Акуля. — Иди, иди, так вот и поверят тебе, брехухе! Думаешь, не знают люди, как ты к Михалке в сарай бегала, га? Знают люди, за что тебя Крупенич с разъезда горелкой угощает, чтоб тебя вожжами угощали… Знают, не сомневайся! Ты думаешь, не знают, как ты с дорожным мастером по ночам гуляешь, как ты у него десять рублей подцепила? Копач ты из-под темной тучи, хлеба замесить не умеешь, хаты никогда, как люди, не подметешь, чтоб тебе глаза замело!

Авдоля, в свою очередь, идя в другой конец улицы, вела свой сказ. Женщины изредка прислушивались друг к другу и таким образом получали материал для дальнейшей ругани.

— На меня люди глядят, потому что я хорошая, а на тебя и собаки глядеть не хотят. Завидно тебе? А ты забыла, как тебя бабка Татьяна на своем дворе поймала? Зачем же ты ходила туда? Чужих курей выслеживать? А тыквы с грядок у Рамковых кто таскал, чтоб из тебя кишки повытаскивали? А кто, если не твой Микита, у деда Андрея баранинку крал? Этого, может, не знают люди, так пускай же знают…

Полешуки стояли, как строгие и справедливые судьи, но серьезные лица их часто делались веселыми, и дружные раскаты смеха наполняли улицу. При этом полешуки, как по команде, запрокидывали головы и выпячивали животы. Но это было только в тех случаях, когда какая-нибудь из женщин, перейдя всякие границы женской стыдливости, отпускала что-нибудь очень жизненное и сочное. И все же деревня не пришла к согласию. Одни праздновали в тот день, другие — на следующий. А некоторые, чтобы не ошибиться, праздновали два дня.