На руинах Константинополя. Хищники и безумцы - страница 35
Шехабеддину даже захотелось извиниться, но он подумал, что это неправильно. Вышестоящий не должен извиняться перед нижестоящим. «Проклятая должность», — думал евнух, расхаживая по комнатам дома, как вдруг явился слуга и сообщил, что «тимарлы Заганос» просит, чтобы сан-джакбей принял его.
В комнате для приёма гостей, где состоялась встреча, албанец вёл себя уже не так открыто и свободно, как несколько часов назад, на дороге. Появившись в дверях, Заганос вёл себя осторожно и смотрел не на собеседника, а в сторону:
— Прошу прощения, господин. Я явился, чтобы снова обменяться конями, как ты обещал. Я пошёл на конюшню, но твои слуги не хотят совершать обмен. Сказали, что нужно твоё разрешение.
— И это всё, зачем ты пришёл? — так же осторожно спросил евнух, приблизившись к посетителю и пытаясь заглянуть ему в глаза. — Ты хочешь забрать коня и покинуть мой дом? А как же дружба, которую ты предлагал?
Заганос потупился:
— Господин, теперь мне понятно, о чём ты говорил, когда предупреждал меня, что я не всё о тебе знаю. Ты не станешь дружить с человеком, который настолько ниже. Таких, как я, у тебя много…
— Триста пятьдесят пять, — сказал Шехабеддин, вспомнив число из отчёта, который ему показали перед смотром.
— А санджакбей один, — закончил Заганос, и в его голосе послышалось сожаление.
«Проклятая должность», — снова подумал Шехабеддин. Он хотел быть свободным и богатым, но быть санджакбеем совсем не хотел, ведь эта должность сковывала его по рукам и ногам. Он не мог отправиться на поиски семьи и не мог подружиться, с кем хочется. Однако в следующее мгновение пришла другая мысль: «Нет, я свободен. За мной здесь никто не следит, никто не приказывает. Или я так привык быть рабом, что теперь сам себе стану всё запрещать?»
Сердце вдруг охватила странная тревога — такая же, как в покоях у султана перед тем, как евнух решился играть в шахматы, а в итоге выиграл больше, чем мог представить. Опять возникло чувство, что сейчас должно произойти нечто важное, определяющее жизнь на много лет вперёд. Казалось, что если албанец сейчас уйдёт, а его дружеское расположение окажется потеряно, то это станет такой потерей, которую не восполнить ничем. Но удержать Заганоса можно было лишь одним способом — вести себя, как он, открыто и честно, и тогда Шехабеддин решился.
— Дело не в моей должности, — сказал он. — Ты по-прежнему не всё знаешь обо мне, Заганос. Да, по должности я выше тебя, но кое в чём другом — гораздо ниже. Ты — человек, а я — нет. Я лишь похож на человека. Я — евнух, скопец. Ты понимаешь, что это значит?
Заганос молча кивнул.
— Я был бы рад, если бы ты назвал меня другом, — продолжал Шехабеддин, — но ты должен знать, что обычно с евнухами не дружат. Их используют. Если станешь дружить со мной, многие люди скажут, что ты хорошо устроился и с моей помощью непременно выслужишься. А если ты ответишь им, что сблизился со мной вовсе не ради выгоды, они подумают, что ты либо дурак, либо лжец.
— Но турецкие обычаи допускают дружбу с такими, как ты? Или не допускают? — спросил албанец. — Называть тебя другом для меня унизительно или нет?
Конечно, это обстоятельство являлось для Заганоса очень важным. Он был из тех, кто дорожит своей честью и добрым именем, однако Шехабеддин не смог удержаться от иронии:
— О! Совсем не унизительно. Называть евнуха другом не более унизительно, чем называть другом своего коня или ловчего ястреба. Если ты будешь оказывать им внимание, как лучшим друзьям, есть с ними за одним столом и дарить им подарки, то это сочтут причудой. Это необычно, но нисколько не унизительно. Дружба вовсе не обязательно должна быть между равными.
Заганос слушал внимательно, и сначала его лицо просветлело, а затем помрачнело. Он нахмурился.
— Если дружить с тобой — не унизительно, то почему ты так себя принижаешь? Ты ведь гораздо лучше, чем конь или ястреб. Ты… — он на мгновение запнулся, пытаясь подобрать наиболее удачное слово, чтобы выразить свои чувства, — почти человек.
— О! Благодарю. — Евнух всё так же иронично улыбнулся. — «Почти человек» — для евнуха это много.