На руинах Константинополя. Хищники и безумцы - страница 48

Евнуху захотелось порвать старый лист на мелкие клочки, но он, уже скомкав бумагу, остановил сам себя. Этот лист с именами и суммами — всё, что ему осталось от семьи. «Ты уже никогда их не найдёшь, ты одинок в этом мире», — сказал Шехабеддин сам себе. Хотелось плакать, но слёз не было. Не было их и тогда, когда Шехабеддин рассказал о письме Заганосу. Тот, полный сочувствия, обнял друга, но евнух, поняв, что не сможет выдавить из себя ни слезинки, быстро отстранился:

— Ладно. Хватит. Давай лучше выпьем. Хочу выпить за тебя, ведь теперь ближе тебя у меня никого нет.

Евнух никогда не думал, что может быть такой тяжёлой потеря тех, кого он в действительности потерял ещё давно, десять лет назад. Ни разговоры, ни вино не помогали избавиться от груза, и тогда Шехабеддин затеял игру. Часто, когда он брал в руки саз и пел Заганосу, то изображал свою младшую сестру. Ту самую, которой должно было уже исполниться восемнадцать лет.

Евнух не мог знать даже то, жива ли она, но сам себе придумал историю, что эту сестру ему удалось найти и выку-пить у хозяев, в доме которых та была служанкой и исполняла тяжёлую работу. Сестра была красива, но не стала ничьей наложницей, потому что проявила крайне редкую для рабыни строптивость, не соглашаясь быть с тем, кого не любит. Конечно, она с радостью поехала в дом брата в Албанию. Там поначалу сидела в своих комнатах, но вскоре заскучала и упросила позволить ей ходить по всему дому с полускрытым лицом. Тогда-то она и увидела Заганоса, и этот албанец ей сразу понравился, но вот беда — Заганос не обращал на неё никакого внимания. Она пела ему песни о любви, бросала на него красноречивые взгляды, но Заганос их не понимал.

Иначе и быть не могло, ведь Заганос никогда не видел виночерпиев и не был ценителем того особого притворства, когда «изображают женщину». Он не понимал игру, которую ведёт друг Шехабеддин. Не понимал, как себя вести, когда евнух закрывает нижнюю часть лица краем тюрбана, а затем начинает говорить высоким голосом. Женские ужимки и кокетливые взгляды заставляли Заганоса улыбаться.

— Зачем ты так делаешь? — спросил он после первого же представления. — Мой друг, сейчас, когда ты пел, то очень походил на женщину. Пожалуй, если б я был пьян, то мог бы спросить: «Кто вы, госпожа?»

— Я спел эту песню именно так, потому что её часто поют женщины, — ответил евнух. — Я решил для смеха притвориться одной из них и рад, что позабавил тебя. Могу и ещё позабавить.

— Нет, — сказал Заганос. — Спой что-нибудь так, чтобы быть больше похожим на себя.

— Что же получается? — Евнух изобразил огорчение. — Красавица только что пела тебе, как ей грустно без любимого, а ты… Ах! Ты разбил ей сердце! Ты отверг её!

— Вовсе не отверг. Пусть и дальше поёт. Но на сегодня хватит, — начал шутливо оправдываться Заганос.

Шехабеддин был благодарен, что друг не ломает игру решительным отказом, ведь евнух, увлекаясь притворством, забывал о безысходности своего положения. И всё же, когда веселье заканчивалось, появлялось чувство, что не стоило играть. На уроках боя, проводимых на поляне, Шехабеддин учился если не быть человеком, то ощущать себя им, а здесь, в комнатах, распевая песни, ощущал себя не человеком, а джинном, который, принимая разные обличья, обманывает людей и доволен, если обман удался. Джинн может притвориться благообразным юношей, а может — женщиной. Ему всё равно, кем быть, лишь бы вовлечь человека в свою игру.

«Куда же я скатываюсь? Кем становлюсь?» — спрашивал себя евнух.

Арис, продолжая находиться в осаждённом городе, решил привести в исполнение свой давний замысел. Кто-то назвал бы это дьявольским наущением, но Арис вовсе не считал, что находится во власти дьявола или служит ему… А впрочем, если бы любители рассуждать о дьяволе увидели того, кого Арис называл своим господином, то наверняка бы сказали, что это и есть дьявол во плоти.

Как бы там ни было, Арис давно уже хотел посмеяться над религиозными предрассудками и устроить в соборе Святой Софии кое-что, что могли бы принять за знак свыше. Устроить что-то подобное было легко, ведь в этот храм уже давно никто не заходил, не считая служителей-униатов и василевса, который иногда посещал литургии, чтобы служители не чувствовали себя совсем уж брошенными. Храм был открыт и пуст. Твори там, что хочешь!