На руинах Константинополя. Хищники и безумцы - страница 59
Заганос тоже улыбнулся:
— Вот это уже лучше, — и снова сгрёб друга в объятия, а Шехабеддин почувствовал, что изменился. Раньше евнух не решался лишний раз прикасаться к Заганосу, да и сам неохотно позволял к себе притрагиваться. Жизнь приучила, что расположение надо выражать лишь словами и улыбками, при этом держась на расстоянии: людей всегда лучше держать на расстоянии… Но теперь ограничения остались в прошлом! Бывший раб Багой, найдя своего Искендера, стал свободен по-настоящему.
Правда, Шехабеддин совсем забыл, что даже свободный слуга зависит от воли властителя. Султан Мурат невольно напомнил об этом, когда принял в тронном зале нежданного «санджакбея Шехабеддина-пашу».
Войдя в помещение, где собралось множество придворных, Шехабеддин чувствовал за спиной поддержку друга, которого вместе с несколькими другими албанцами взял с собой на приём, но поднять глаза на грозного повелителя было всё же страшно. Наверное, поэтому султан почти не слушал оправданий евнуха и гневался всё больше. Чужой страх — такая же пища для гнева, как дрова для огня. Это могло кончиться плохо, но вдруг за спиной у Шехабеддина раздался спокойный и уверенный голос друга.
— Да будет мне позволено говорить! — Это было произнесено так громко и чётко, что все в зале расслышали.
— Кто это? — спросил Мурат у своих приближённых.
Заганосу приказали назваться, а дальше случилось удивительное: албанца, не имеющего никакого веса при дворе, начали слушать! Возможно, помогло то, что Заганос выглядел очень мужественно — как настоящий воин, поэтому его рассуждения о том, когда надо сражаться, а когда отступать, звучали убедительно. А ведь он сказал почти то же самое, что и Шехабеддин. Почему же Заганоса слушали? Почему верили ему? Возможно, потому, что тот не оправдывался, не торопился произнести как можно больше слов, пока не перебили, и не говорил ничего сложного. Его речь состояла из понятных фраз, на которые возразить нечего:
— Когда у противника вдвое больше людей, с таким лучше не иметь дел. Запершись в крепости, мы бы сами себя загнали в ловушку. Будь у нас пушки, тогда другое дело, но пушек не было, а отлить их за несколько дней нельзя, если нет мастера под рукой.
Свою речь Заганос закончил словами:
— Великий султан, мы вынуждены были уйти от врага, но жаждем боя. Поэтому я прошу за себя и своих товарищей, чтобы нас немедленно отправили на войну с неверными. Однако пусть нас отправят в составе такого войска, которое способно победить. На войну идут за победой, а не затем, чтобы быть бесславно истреблёнными.
Султану Мурату понравились эти слова. Он милостиво улыбнулся Шехабеддину:
— Ты не солгал, когда сказал, что привёл мне достойных людей.
Евнуха простили и оставили при дворе, чтобы в скором времени назначить на новую должность, а желание Заганоса исполнилось — он получил назначение в армию, причём не рядовым воином.
Лишь одно огорчало Шехабеддина, помнившего турецкие обычаи: другу предстояло сбрить свою красивую тёмную бороду, похожую на бороду Искендера, и оставить лишь усы, потому что так полагалось младшим чинам при дворе и в войске. Судя по всему, должен был пройти не один год, прежде чем Заганос возвысится настолько, чтобы снова отрастить бороду, как положено высшим чинам, но евнух обещал себе, что поспособствует этому. Уже тогда у Шехабеддина появилась догадка, что возвышение нового Искендера угодно Аллаху, и получалось, что помощь в этом возвышении считалась бы достойным делом.
Когда евнух уже вышел из зала вместе со своей свитой, то, не стесняясь присутствия посторонних, развернулся к Заганосу, взял его за плечи и с восхищением посмотрел ему в глаза:
— Мой друг, ты сейчас подверг себя большой опасности, но в итоге превосходно справился. Султан запомнил тебя.
— Я о себе не заботился. Я хотел, чтобы было принято справедливое решение, — признался Заганос и добавил, оглянувшись на других албанцев: — К тому же вчера, когда стало известно, что нас примут во дворце, меня все просили, чтобы я обратился к султану, раз знаю турецкую речь. Вот я и подумал, что случай подходящий.