На руинах Мальрока - страница 2

Одно и то же. В перерывах между молитвами…

Его помыслы, если не придираться к отдельным меркантильным мелочам, благородны – он, похоже, искренне мечтает меня спасти. Но мне от этого не легче, потому что спасти он мечтает лишь душу.

На тело ему наплевать.

Неудивительно, ведь он – инквизитор.

Оглядываясь назад, на все свои двадцать девять относительно честно прожитых лет, не могу не признать – в скуке стандартной жизни имеются свои преимущества. Самое страшное повреждение организма – царапина от диванной пружины; самый большой стресс – когда, прогуляв семестр (погряз по молодости-глупости в гулянках и добывании средств на эти самые гулянки), чудом, в последний момент, разделался с экзаменами, едва не отправившись служить Родине, что в мои жизненные планы никаким боком не входило.

Хотя вру: самый страшный стресс подытожил мою старую беззаботную жизнь. Это случилось в тот день, когда я в последний раз увидел своего врача, узнав от него неприятные новости… Он тогда дал честное слово, что коптить небо мне осталось недолго. Полгода давал… максимум.

Интересно, сколько с той поры минуло? Около трех месяцев там, еще на Земле, «яйцеголовая шайка» обучала меня премудростям науки выживания, заодно напичкав голову теоретическим мусором, чертежами и схемами. Память у меня хорошая, но этого им показалось мало. Даже до гипноза дело доходило и шепчущих наушников на ночь. Информационный прессинг был чудовищным – моя и без того нездоровая голова переносила его с трудом. С тех пор у меня в черепе свалка… хотя и до этого мусора там хватало…

Сколько я здесь? Двухнедельные скитания по морю, лесам и холмам; оживающие хищники; горько-соленая вода в легких; свист стрел; звон оружия; кровь и раны… смерти спутников. Мою давнюю царапину от диванной пружины здесь даже обрабатывать не станут: раз голова не оторвана, значит, боец здоров.

Потом, похоже, я умер. В очередной раз. И опять ненадолго… о чем уже устал сожалеть.

Сколько я уже провисел на сырой холодной стене? Без понятия, в этом темном подвале время давно остановилось. Может, неделю, а может, и год…

Здесь частенько случается, что мгновение растягивается в вечность…

Да и откуда мне знать, сколько длится местный день? Иван тогда, еще на Земле, рассказывал, что, по их подсчетам, он чуть длиннее земного. Можно ли верить этой информации? Я вот не верю – половина их теоретических построений высосана из пальца, а откуда высосана вторая половина, даже знать не хочется.

Ладно, будем считать, что прошло полгода. Я успел умереть пару раз, но все еще живехонек. Точнее, живет одно из моих тел – другое, увы, отправилось на кладбище.

Хотя не факт – может, медленно дрейфует в жидком азоте с каким-нибудь секретным антифризом, залитым вместо крови…

Яйцеголовым верить безоглядно не стоит…

Кстати, об этом я местному инквизитору уже рассказывал. Из моего сбивчивого объяснения он понял лишь одно: мое старое тело умерло, а новое я считаю чужим. После этого ему пришлось долго молиться, а мне, естественно, опять страдать, сожалея о своей разговорчивости. Но не рассказать было невозможно: в этой организации умеют получать ответы на любые вопросы.

С тех пор я предпочитаю помалкивать. Стимула для откровенности нет: соловьем разливайся или язык проглоти – все равно молитв не избежать. Хотя помалкивать трудно, не получился из меня партизан на допросе в гестапо. Ну не переношу я некоторые методы местного дознания.

Молитвы – это еще куда ни шло, но вот то, что происходит параллельно им, меня очень напрягает…

Лязг железа – и мое тело опускается на цепях. Грубые лапы подхватывают, тащат, заваливают спиной на бугристую, видавшую виды доску. Опять лязг железа – руки растягиваются в стороны, вытягиваясь в струны. Болезненный удар по голеням – на них захлопывается дубовый брусок запора. Горло сдавливает широкий ошейник, запрокидывает голову назад, останавливается.

Все – зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.

А наркоз мне сейчас не помешал бы…

– Господи наш всемогущий, молю о чудесах новых, о силах великих проявлении, о милости, о благах дарованных, о…