На руинах Мальрока - страница 7
Нет, не может это создание быть настолько глупым. Так ловко всех дурачило и вдруг превратилось в тупой компьютерный автоответчик. Не понимаю я его, а он меня. Думаю, система перевода, так выручившая поначалу в этом мире, сейчас дала сбой. Переводить переводит, но некорректно, вроде того же компьютерного переводчика, причем не самого продвинутого. Столкнулась с чем-то настолько чуждым, что начала чудить. Будто с перегревшимся роботом из дешевого фильма общаюсь.
– Похоже, мы друг друга не понимаем…
– Видовая система коммуникации работает некорректно. Каналы связи нестабильны. Конфликт образов и понятий…
– Это я уже понял.
– Необходимы ресурсы…
– И это понял!
Молчим. Поговорили, и хватит. Диалог, при всей его примитивности, наводит на размышления, но размышлять не хочется. Конечно, интересно разузнать о голосе из пропасти побольше, вот только ситуация не располагает. Мне сейчас о другом думать надо. У меня молодое здоровое тело, получившее полезное дополнение, легко переносит даже очень тяжелые ранения. Я фактически умирал, но тем не менее выжил, а от ран, похоже, и следа не осталось. Хотя не уверен, может, на фоне пыток такие мелочи не замечаю. Я почти бронированный робот, но гнию здесь заживо.
Надо что-то придумать… Что? Порвать цепи? Загипнотизировать инквизиторов? Пробить стену затылком? Что?! Думай, Дан! Думай!
Подумать не дали – очнулся.
Глаза открывать не хотелось, да и не стоит этого делать, если тебе в лицо водой брызгают, а воду здесь не всегда для хорошего применяют.
– Сейчас, ваша милость, очнулся уже почти.
Голос знакомый – того самого разговорившегося сегодня палача.
– Да он сдох, похоже.
А этот голос вообще не знаю: уверенный в себе, презрительно-брезгливый. Так бы говорила жаба, вырасти она до размеров лошади.
– Не, он живучий. Его хоть пилой распиливай – не помрет. Это же страж, да еще и сердце черное получивший. Видели бы вы его раны, когда к нам попал, – печень со спины усмотреть можно было. А сейчас и следа от той раны не осталось – лишь шрам розовый.
– Вижу я, что новые отметины у него появились.
– Так ведь это дознание – без такого никак. Все равно заживает быстро. Вон, на руке левой ногти вырвали, а они уже заново начали расти.
– А ноги ломать кто разрешил? Такие увечья дозволяются по приговору светского суда, а не церковного. И где светский суд? А?!
– Ваша милость, я ведь человек подневольный. Что господин инквизитор говорит, то и делаю. Вы уж у него спросите, кто на подобное разрешение давал.
– Без тебя знаю, у кого и что спрашивать!
– Простите, ваша милость!
– Совсем обнаглели! Здесь вам не империя – здесь калечить только король право имеет или слуги его, по слову королевскому! Без суда даже вам это не позволено! С Цавусом мы разберемся, но и сам в кустах не отсидишься – знал ведь, что не дозволено, но делал.
– Не губите! Ваша милость, это он приказал!
– Да не хнычь бабой, давай расшевеливай его! Вы это умеете, паскудники подвальные…
Грубые ладони энергично растерли мои уши, пощипали мочки, а затем к носу поднесли что-то настолько едкое, что до пяток пробрало.
Пришлось открыть глаза и тут же зажмуриться вновь. Подвал был освещен просто по-праздничному: двое мужиков в кожаных доспехах замерли с факелами у двери, суетливый палач со светильником в руке тычет вонючую тряпку в нос, и еще три светильника по углам развешаны. Лишь один из присутствующих не участвует во всей этой иллюминации: дородный коротышка с тройным подбородком, стоящий рядом с мучителем. Одна рука на рукояти кинжала в богато инкрустированных ножнах, второй гордо подпирает раздутую поясницу. Приодет так, что сэр Флорис, ныне покойный сюзерен бакайцев, в своем лучшем прикиде на его фоне казался бы обитателем помойки. Куда ни плюнь, или в меха попадешь, или в позолоту, или в стразы.
– Ваша милость! Очнулся! Я же говорил, что ничего ему не станется! – Палач проговорил это с нескрываемой радостью.
– Без тебя вижу. Ну и как мы его теперь забирать будем?
– Чего? Как это – забирать?
– Как забирать?! Ты болван, что ли? Не знаешь, как забирают?! Берут и забирают!
– Но инквизитор…