На седьмом небе [СИ] - страница 7

Что-то одно что-то другое сожрало.

Он вдруг очнулся, отошел. Посмотрел на меня уже здоровым взглядом, положил свою руку поверх моей, задержал на секунду и… снял ее. То же самое проделал и со второй. Обошел, сел на колени у девочки и улыбнулся. Клянусь, так и сделал! А затем затрещал, как заводная игрушка:

— Привет, меня зовут, Коннор. Ты ведь не боишься? Я уверен, что нет. Тебя зовут Алиса, я знаю. Читала Льюиса Кэрролла? Там на другую Алису столько проблем разом свалилось, даже сложно считать — настолько их много! Я могу рассказать. И кот с прожаренным мозгом, который вроде и умный, а вроде и нет. И шляпник — с ним хуже. И королева-маньячка, и глупые зайцы, и гусеницы — в общем, целый веселый зоопарк. Веришь? Она сама то увеличивалась, то уменьшалась, ела таблетки, грибы — никак не могла найти свой размер и свой мир. Не поймешь, пока все не попробуешь, верно? Не поймешь, пока все не увидишь, Алиса. Не бойся, пойдем со мной. Я помогу тебе. Покатаемся на машине, поедим таблеток и потребуем после конфет. Нам дадут, нам обязательно их все дадут — самые разные. Будем вместе выбирать размеры, — все это было похоже на одно большое заклинание. Я понимал мало, ребенок еще меньше — так мне казалось.

Но потом я увидел! Я сам видел, как Алиса повисла у Коннора на шее! Как перестала плакать, как смотрела на Лоусона, словно в руках у него был не нож, а розовый пони. Он его, кстати, выронил тут же. Видно, забыл, что держал.

Кровь хлынула сразу.

Есть заклинатели змей, а есть заклинатель детей — Коннор Лоусон. Алиса прилипла к нему как клей до самой больницы. Под удивленные взгляды Хлои, Перкинса, Рида — всех, кого я успел вызвать по рации, он выносил ее из дома, словно котенка из горящего здания, а я шел рядом.

Вез ее в машине так, словно Алиса была его сестра, а не Кэрри, словно она — его собственная дочь, а не Тодда. Его смысл, его гребаный смысл. А я ехал рядом.

Три.

Были вещи важнее Майкла. Одну из них Коннор прижимал к себе всю дорогу, что-то шептал ей на ухо. Мне, конечно же, было интересно, но что — было не моим делом. И ничьим больше — секрет оставался секретом.

И Коннор остался Коннором. На следующий день вернулся таким же помешанным на своем Перрише. Ну хоть выспался — из больницы его не пустили в архив, отправили домой. Дали выходной. А потом я вернул книгу. Наверняка поговорили с Кэрри о руках, о Бродском, об Алисе, о Майкле, о ком же еще?

На следующем задании, при первом же случае, Коннор вышел из укрытия, подошел к преступнику и позволил ему целится прямо в лоб. Сломал руку. Все повторялось. Снова.

Дворняги, волки не становятся домашними. Собачьего рая не существует.

Я смотрел, как он надевает наручники, и думал: лай, пока можешь, Коннор. Гори здесь, на земле, потому что оказавшись на небе, ты сразу же решишь: пусто и холодно. Там внизу, с крокодилами, было хотя бы, ну, веселее.

А наверху ничего, пустота. Ни призраков тебе, ни имен, ни зоопарка. Пустеющий город за спиной, и сам ты как феникс — другой. Сгорел, но не родился.

Собираю всю силу и двигаю пальцами. Цепляю траву и пытаюсь подняться, но я забыл о другом — о балласте. Сначала нужно освободиться. Не смотреть в небо, не видеть специальных машин и водителей в кепках, не держаться за Лизу, за Коула. Я смотрю на жену и пытаюсь улыбнуться, начинаю шептать не понятно что. Что-то вроде:

— Я в порядке, в порядке. Все хорошо, Лиз, это ведь ничего. Ты знаешь как во всех фильмах бывает — такие как я обязательно выживают. Не смотри на живот, это просто пуля. Не смотри… Вы в порядке? В порядке. Хорошо. Все в норме, мы в норме… Не смотри на живот! Это не важно…

Я сам превращаюсь в машинописный текст, становлюсь электричеством. Пытаюсь заговорить, одурачить, потому что холодно холодно холодно холодно.

Четыре четыре четыре четыре.

Ты должен подняться.

Сейчас я вспоминаю, как пытался понять. Смотрел на Лоусона и — помимо того, что мне было дело — старался найти ответ на вопрос.

Что он скрывает?

Кто такой Майкл?

Кто такой Коннор?

Все это время он скрывал какую-то большую тайну. Но я сам ходил как труп, как робот, а по итогу — испорченное личное дело. Фаулер любил отыгрываться на обоих — и спасибо ему, ведь хоть кто-то из нас двоих еще мыслил здраво — использовал возможные рычаги давления. Но Коннор готов был ночами сидеть в архиве, выполняя его поручения, потому что ему это было на руку — получить доступ к бумагам. А вот я заебался перебирать их, каждый раз когда мы снова не могли поделить улику или же чей-то труп.