На семи холмах - страница 2

      От речей зазорных, от звезд тлетворных,

от отрогов горных, от их каменьев,

от лугов прохладных, от пастбищ сорных

в золотой цепи не хватает звеньев.

      Выйдешь к людям разным со словом праздным —

от ключей горючих, от ив плакучих,

и, пронзенный светом крестообразным,

будешь жить как муха в сетях паучьих.

      От ненужных страхов, ветров и прахов,

испарений вод на морских просторах

сколько нужно сделать косе размахов,

сколько трав сгрести в разноцветный ворох?

      Собирает странник медовый донник,

а отшельник с хлебным зерном в ладони

по дороге в храм составляет дольник,

где слова стоят как вода в поддоне.

      А цветок относится к крестоцветным —

поцелуй, объятье, звезда, сурепка,

утешенье бледным, подарок бедным:

воду часто пьет, а скучает редко…

      Вершины деревьев пустынны и голы,

рябиновый куст — как отшельник в затворе,

который увидел высокие горы,

среди их подножий — великое море.

      Я буду волною — и голос услышу,

что каменным гулом идет по ущелью:

о, Кто Он, устроивший небо, как крышу,

а землю соделавший нам колыбелью?

      Что создано Словом — то сделалось светом,

что было молчаньем — молчит без усилья…

Он, жизнь подаривший различным предметам,

и рыбам — их перья, и птицам — их крылья,

      и льву — его силу, и зяблику — слабость,

и иволге голос, и хобот тапиру,

земному созданью — плавучесть, крылатость

и дивную святость небесному миру,

      где Он укрывается — в брачном чертоге

за видимой гранью закатного неба,

а может, стоит у тебя на пороге

и просит, как нищий, водицы и хлеба?

      Как Господа славит содружество птичье —

кукушка на иве, кулик на болоте,

а Он улыбнется, скрывая величье

и свет Божества под покровами плоти.

      И грянут, как молния, ангелов хоры:

«Великому счастью предшествует горе!»…

Внутри океана — высокие горы,

среди их подножий — великое море.

      Муравьи ли меня между делом

спросят, строя свои города:

— Где душа, не покрытая телом,

обитает в преддверье Суда?

      Или, может быть, бабочка мая,

глядя бархатной черной каймой,

ничего мне не скажет, немая,

только сядет на численник мой?

      Или, может быть, ангелов племя,

вдруг слетевшихся в сад

небольшой,

нас утешит: в последнее время

будет тело покрыто душой?

      О, любимые! Если б могли вы

видеть, лежа в прохладной земле,

как цвели вавилонские ивы,

как играла вода в хрустале!

      Если б вы, драгоценные, знали,

как в трехмерном пространстве

земном

мы рыдали — и вас поминали

нежно-алым церковным вином!

      Минет все, что звалось

круговертью,

и, неведомым светом дыша,

будет тело очищено смертью

и огнем осолится душа.

      И невестой в сияющем платье,

не скрывая фатою лица,

ты пойдешь — и откроют объятья

руки матери, сердце отца.