На широкий простор - страница 8

Пока собиралось «законное число» людей, чтобы сход мог иметь силу, крестьяне гудели, как рой пчел. Одеты они были кто в длинные сермяги, кто в кожухи с широкими, как заслонка, воротниками, грудь нараспашку, хоть на дворе сыпала снегом зима. Все были в лаптях. Одни сидели, другие стояли. Низкорослый, с рыжей бородкой Симон Точина шутил с Алёной, женой старосты, пока та не сунула ему со смехом кочергу в бороду. Кондрат Лата подшучивал над Демьяном Трубой, над тем, как поп исповедовал его в прошлом году и приказал за грехи привезти три воза дров.

— Чем же ты согрешил, Демьян?

— Как шаг ступил, так и согрешил, — сказал Демьян.

Староста уже несколько раз становился на скамейку и спрашивал, все ли собрались, ругал Костуся Рылку за то, что тот долго не являлся.

— Ну, уже есть больше чем три четверти хозяев, — сказали крестьяне.

— Так будем открывать сход, — начал староста. — Рыгор Бугай, Петрусь Гренка, Янка Веселый и Василь Кукса хотят взять от общества в аренду речку и тони.

«Арендаторы» стояли отдельно, не смешиваясь с толпой. Лица их были серьезны.

Как только староста замолчал, крестьяне, словно по команде, загомонили на все лады. Тут были разные голоса: один трещал, как трещотка; другой врывался резко, пронзительно, как железный клин; третий вился тонко; четвертый хрипел, как трубка старосты; пятый рассыпался горохом; шестой гудел шмелем, а все это смешивалось с басом какого-нибудь Данилы.

Наконец взял верх голос Василя Куксы. Он кричал, вытаращив глаза, размахивая кисетом и трубкой.

— Какая теперь к черту рыба? — кричал Кукса. — Хоть бы на невод достало.

— На сколько лет берете в аренду?

— На шесть. Но…

— Сколько аренды в год? — спрашивал староста у схода.

— Пятнадцать рублей!

Большинство крестьян было за пятнадцать, хотя некоторые выкрикивали восемнадцать, другие — двенадцать, а сами арендаторы стояли за десять.

— Так как же будет?

— Пускай берут за двенадцать, — сказал Микита Криничный.

— Все согласны?

— Согласны.

— Если так, — сказал староста, — будем писать контракт. Только не расходитесь, мужики.

Между тем самое главное было впереди: достать лист бумаги для контракта, ручку, чернила, перо. Все это такие вещи, которыми пинские крестьяне не пользовались с того времени, как существует мир. Староста разослал гонцов во все углы деревни Ямищи. Измятый лист бумаги отыскали у Берки. Чтобы достать чернила и ручку, пришлось идти за две версты к старику Грише. Прошло не менее часа, пока все необходимое было раздобыто.

Теперь на первое место выступил вопрос: кто же будет писать контракт? Все полешуки, в том числе и староста, писать не умели. Когда старосте нужно было заверить какую-нибудь бумагу, он брал свою печать, держал ее над горящим куском смолистого корня или лучины, пока на печати не нарастал толстый слой копоти, и прикладывал к бумаге, поплевав перед тем на то место, где должна была красоваться печать, и «Ямищенский сельский староста» не раз стоял вверх ногами.

Крестьяне почесали затылки, но тотчас же начали толкать под бок Михалку Варейку:

— Иди, Михалка, ты же расписывался в волости!

— Расписаться могу, а контракт… черт его напишет, — упирался Михалка.

Тут Михалку подхватили под руки; двое крестьян потащили его за полы кафтана, несколько человек подталкивали сзади. Доморощенного писаря тянули через всю избу, как муравьи майского жука. Стоявшие впереди расступились, и Михалку посадили за стол. Староста снял лампу, поставил ее в горшок на стол, а чтоб она не шаталась, насыпал в горшок ячменя.

На мгновение в избе установилась тишина. Все смотрели на «писаря». А «писарь» сидел важно и осматривал писарские приспособления. Кончик пера был сломан, в чернильнице недоставало половины горлышка. «Писарь» опустил перо в чернила, затем поднес его к лампе и стал разглядывать.

— Разве это чернила? Кулеш какой-то! — сказал он.

Хата затряслась от хохота. Смеялись не над тем, что сказал Михалка, — всем было смешно видеть его писарем.

Михалка уже хотел было бросить «писарство» и вылезть из-за стола, да вдруг передумал.

— Так что писать? — спросил он со злостью.

Поднялся еще больший смех.