На суровом склоне - страница 14

— Нам про энто рассуждать не положено! Наше дело — служба за веру, царя и отечество.

Слова «за веру, царя и отечество» он произносил так, что получалось одно смешное слово: «заверцатечество».

Однажды солдат Недобежкин, бойкий парень из фабричных, спросил насчет «врагов внешних и внутренних» у Ельяшева. Корнет брезгливо выпятил нижнюю губу и сказал: «Это вам дядька лучше объяснит».

Со своим братом-офицером корнет был разговорчивее. Денщик его, Яшка Жглов, разбитной малый из приказчиков, передавал:

— Господа офицеры за выпивкой толковали между собой, что вооружения хорошего у нас нет. Нынче на войне все спрятано, не видишь, откуда смерть идет. Где дальнобойная пушка стоит — неведомо, а кругом люди падают. Тут ухо надо держать востро: ружья заряжать моментально, быстро подводить мины, фугасы, строить заграждения, наводить понтоны, а главное — в землю зарываться.

Но учили солдат по старинке. Наизусть заучивали выдержки из устава, пуще всего налегая на имена и титулование «особ императорской фамилии» и начальствующих лиц, будто каждый солдат то и дело встречался с наследником-цесаревичем или генерал-инспектором кавалерии.

Попадались среди старых солдат побывавшие в «деле». Некоторые совсем недавно участвовали в «усмирении» китайцев. Рассказы у этих солдат получались невеселые, ничего геройского в них не было. Никто не понимал, почему русского солдата заставляли стрелять в безоружных китайцев.

Были и такие солдаты, которые уже выступали против «своих». Это особенно тревожило всех. Каждый понимал, что придет час, когда прикажут зарядить ружье боевыми патронами и стрелять по своему брату мужику или рабочему. А Недобежкин где-то вычитал и рассказал в казарме, что воинские части потому и располагают на постой в городах, близ фабричных мест, чтобы всякий раз можно было без промедления вывести солдат против рабочих.

— Так на это полиция есть! Это же их дело! — тоскливо заметил кто-то.

— Да, держи карман! Разве их хватит, полицейских-то!

— Неужто бунтовщиков так много?

— Не считал! — сухо ответил Недобежкин.

После таких разговоров в казарме долго не засыпали. Лежали с открытыми глазами в тихом свете лампад у образа. Сизый махорочный дымок густел у бессонного солдатского изголовья.

Что есть солдат? Что ждет тебя, солдат?

Ответа не было.

Заложив короткую руку за круглую, как у леща, спину, шныряет среди новобранцев дядька по прозвищу «Шкура». Круглые совиные глазки его обшаривают каждого, кончик тонкого хрящеватого носа словно хочет вонзиться в самое нутро солдата. Уши у дядьки большие и серые, как пыльные лопухи. В одном болтается серьга.

— А ну, ребята, марш на «Задушевное слово»! Не задерживайсь! — раздавая направо и налево «отеческие» подзатыльники, дядька загоняет солдат на «беседу».

«Задушевное слово к новобранцам» читал эскадронный командир, престарелый служака. Он был уверен в том, что «видят солдата насквозь и владеет ключом к его сердцу».

Эскадронный входит мелкими шажками, по-стариковски, истово крестится на образа и только после этого обращается к солдатам:

— Здорово, братцы!

— Здравия желаем, ваше благородие! — отвечают новобранцы не очень дружно. Но эскадронный благодушно кивает головой, дескать, это ничего, другого пока от вас и не ждем.

Несколько минут он молчит, рассматривает новобранцев, чем приводит некоторых в смущение, а у иных вызывает легкий подавляемый смешок.

— Вот, братцы, привел господь с вами познакомиться и послужить вместе. Видите, я уже стар, прослужил царю нашему батюшке и отечеству пятьдесят лет.

Эскадронный производит двойственное впечатление. Кроткие голубые глазки, седая бородка и благостное выражение морщинистого лица придают ему сходство с Николаем-угодником. Голос же, хрипловатый, с прорывающимися командирскими нотками, настораживает новобранцев. Ростом командир невелик, держится прямо, двигается легко.

Дядька, примостившись на краешке скамейки, умильно поглядывает на начальство, время от времени покручивает головой и сладко вздыхает. Неожиданно старик ласково спрашивает:

— А что, Кулебакин, — встань, братец, — ты плакал, уходя из дому на солдатскую службу? Не стыдись, дружок, признайся!