На суровом склоне - страница 5
Назаров уже почти кричал, слезы бессильной злобы выступили на его глазах:
— Только у нас видано! Только в таком борделе, как у нас! На технику у нас плюют, надо усиливать огневые средства, а наши военачальники посчитали, что серая скотинка и голыми руками макаку возьмет. Что у нас? Маневра своего не знаем, знаем одно: фронтальная атака во весь рост, удар в штыки! Вот и вся наша тактика. А наш солдат…
Назаров задохнулся от волнения, голос его упал:
— Ведь это же золотой солдат! Господи! Да где же еще такого найдешь, хоть весь свет обойди! Ты только научи его, покажи, как одолеть противника, выучку ему дай настоящую… А насчет отваги, самопожертвования, любви к отечеству — он нас еще научит! Так об этом всем ведь даже не думают там, вверху. И я, знаете, я понимаю своих солдат. Им, кругом обманутым, опозоренным, ныне море по колено!
Сергей слушал, и теперь ему казалось, что и он всегда так думал, а сейчас, встретив единомышленника, чувствует сильнее свою правоту.
Сторожкая тишина ночи, готовая вот-вот взорваться от порыва неистового ветра, незнакомые очертания дальних холмов, запах болота, цоканье копыт по дренажной дороге и этот страшный, изувеченный лес на склоне — все сближало, настраивало на откровенность, делало значительным каждое слово.
— Я знаю солдата, — говорил Назаров, — и вижу: люди жаждут, чтобы вся жизнь их пошла по-другому. А как по-другому? Вы думаете, они сами этого не знают? Не-ет, знают они. Они хотят быть хозяевами земли, которая их кормит, святой земли, и чтобы ни староста, ни кабинет не теснили их с этой земли. А вы спросите, почему именно теперь им позарез понадобилась другая жизнь? Да потому, что война им показала, что они, а не кто другой, решают судьбу государства.
Ильицкий вяло вставил:
— Не солдат решает исход войны.
— Да, талант полководца и все такое. А без солдата — все чепуха.
Поезд Куропаткина стоял на запасном пути. Здесь ничего не изменилось по сравнению с тем, что узнал Ильицкий, когда прибыл в Харбин в начале кампании, хотя это время было полно событий: за этот срок развернулась и была позорно проиграна война.
Но в салон-вагоне царил безукоризненный порядок и все как бы говорило: «Вы там как хотите, можете устраивать революции, стачки разные, хоть баррикады стройте, а у меня как было заведено, так и будет. Караульные солдаты — орлы, что ни офицер — то картинка, а в купе-кабинете портрет государя во весь рост — так и вожу с собой. И серебряный самовар тоже».
Здесь по-прежнему сновали с аккуратными кожаными папками, прижатыми локтем к боку, щеголеватые офицеры, пробегала официантка в белоснежной наколке с бутылкой минеральной воды на серебряном подносике. В салоне было чисто, прохладно, тихо.
Пахло свежим лаком, ароматным табаком и одеколоном.
В приемной сидел черноусый капитан с повязкой на лбу.
Назаров шепнул Ильицкому:
— Знаете, кто это? Джорбинадзе, герой, редкой храбрости человек.
Назаров вполголоса стал рассказывать о бое при Тюренчене, в котором отличился Джорбинадзе.
— Понимаете, лошади не берут на кручу. Джорбинадзе приказал снять орудие с передка и сам палил, пока не упал без дыхания: осколком в голову!
Ильицкий слушал с жадностью, завистливо поглядывал на черноусого капитана. Обыкновенный человек с виду, внешность заурядная, а отличился. Счастье! Сергей больше всего боялся серенькой жизни, безвестности. А вот же, не выносила его волна!
Размышления его прервал адъютант, пригласивший поручика войти. Сергей почувствовал легкое удовлетворение от того, что его предпочли дожидавшемуся Джорбинадзе.
Кабинет генерала в вагоне ничем не отличался от обычного кабинета высокопоставленного чиновника в столице.
Куропаткин протянул Ильицкому руку и, не приглашая сесть, сказал:
— Мне пишет ваш дядя, просит дать вам отпуск. Ваша матушка больна?
Ильицкий подтвердил.
Командующий продолжал, не глядя на поручика:
— Вы получите отпуск. Я отправлю с вами пакет государю. Добраться вам будет нелегко. Забастовщики захватили дорогу.
Куропаткин вдруг задумался, и похоже было, что он забыл о присутствии Ильицкого. Маленькие прищуренные глазки его совсем закрылись.