На суше и на море 1975 - страница 25
Все дальше и дальше на север.
Крутится в пене кильватерной струн бронзовая вертушка лага, лаглинь то выскакивает из воды, то звонко шлепает по ней, разбрасывая брызги. Глупые чайки время от времени бросаются на вертушку, думая, что это бьется в волнах большая рыбина, а потом, поняв свою ошибку, с расстроенными криками отлетают в сторону.
Стою на руле. Шкипер примостился у ног. Спит и во сне вздрагивает. Шуршит за моей спиной картами Вова Петелькин и время от времени многозначительно произносит: «Однако, тут надо смотреть и смотреть…» Чувствую, что ждет, когда я спрошу: «Эй, старпом! Что там у вас?..» Мучаю Вову. Молчу. Что-то пробормотав, Петелькин снимает с полки потрепанную лоцию, шмякает ее на стол, на карты, и начинает торопливо листать. Опять говорит: «М-да… однако, тут только и поглядывай…» Затихает. Ждет. Я молчу, выглядываю из открытого иллюминатора: какой день! Яркий, прозрачный, теплый.
Сашка скребет «шкрябкой» тамбур над трапом, ведущим в носовые кубрики, сдирает старую серую краску. Герка помогает ему и медленно шевелит губами: пытается что-то рассказать. Кок, брезгливо морщась, чистит картошку и поглядывает в мою сторону, ждет, когда я сменюсь с вахты. Мартыныч бродит по шхуне и подолгу, заложив руки за спину, глядит на паруса. Вот подошел к грот-мачте, прижался к ней ухом, как к телеграфному столбу, слушает. Строгость и озабоченность слетают с его лица. Мартыныч улыбается, как мальчишка, которому показалось, что из древесины столба доносятся звуки какой-то далекой, волнующей музыки, но это длится мгновение. Отстранившись от мачты, Мартыныч поправляет помятую, с треснутым и сшитым нитками козырьком фуражку, и лицо его опять становится строгим.
— М-да… однако, тут только и поглядывай… — совсем громко говорит Вова, захлопывая лоцию. — Тут уж гляди в оба!
— Что-то произошло, старпом? — спрашиваю я.
— В морях всегда что-то происходит, — радостно басит Вова.
— Подводные скалы у побережья, вот что! И ежели шхуна собьется с курса, то…
— Шхуна не собьется с курса, Вова, — успокаиваю я его.
— Отставить разговоры на вахте! И не Вова — Владимир Сергеевич! — сердито говорит Петелькин, и голос его срывается: — Глядеть в оба!
— Есть глядеть в оба! — рявкаю я, чтобы доставить удовольствие нашему юному старпому. — Шкипер, а ты что дрыхнешь? Глядеть в оба!
Шкипер вскакивает и, ударив лапами в дверь, выбегает на палубу. С громким лаем он мчит на полубак.
Воет ветер в парусах. Похрустывает дерево рей. Плещется вода у борта шхуны. Чайки, ловя крыльями ветер, дующий с кормы, разворачиваются к нему, чтобы не поддувало под перья, и так вот летят хвостами вперед, летят, то опускаясь к воде, то взмывая к клотикам.
Федя Рубцов вылезает из своей тесной рубчонки, тащит громоздкий и, видимо, тяжеленный ящик рации. Ставит его на разостланный брезент, бросается перед ним на колени и начинает суетливо рыться в чреве сложного и капризного механизма: рация постоянно барахлит. Она почему-то выуживает из эфира лишь американские джазы и японские напевы, но не желает принимать сообщения из Петропавловска. Оттого наш Федя такой нервный. Закусив губу, Федя вырывает из рации одну из ламп, проверяет ее прибором и, торжественно закричав, вскакивает: ну конечно же, опять перегорела! Швырнув лампу на брезент, «маркони» топчет ее, а потом сгребает стекло и железки в ладонь и бросает в воду. Так он поступает с каждой перегоревшей лампой.
Из трубы судовой баньки, пристроенной в носовой части шхуны, на правом ее борту, вьется синий дымок. Дверь ее распахивается, и показывается судовой механик Василий Никанорович Глухарев. Кособокий, хромой, он странной подпрыгивающей походкой идет к кубрику. За веником отправился. Прошедший всю войну, неисчислимое количество раз продырявленный пулями и осколками, колотый штыком и битый прикладом, опаленный огнем и контуженный, Василий Никанорович все же дошел до Берлина и получил там свое последнее очень тяжелое ранение.
Мартыныч появляется. Заложив руки за спину, бродит по надстройке, как всегда, осматривая паруса. Останавливается возле открытого окна рубки, протягивает руку, и я подаю ему бинокль. Капитан разглядывает берег, возвращает бинокль. Спрашивает: