На суше и на море, 1979 - страница 22

— Таких вам старичков подберем — ахнете! Народ-то у нас говоркой. Ему только повод дай — начнет щекарить из поговорки да в присказку… Тут к нам из Москвы этнографическая экспедиция приезжала, на магнитофон стариков записывала. Пять часов лента бежала, ученые уж проголодались, а наши все трещат да трещат. Как по книге читают! Не выдержала экспедиция. «И долго так можете?» — спрашивают. «Да нет, — говорят старики, — недельку только и сможем. Потом обождем, пока вы в Москву за новыми кассетами слетаете, и снова начнем наговаривать»…

Что верно, то верно. Вожгорцы издревле слыли заядлыми острословами и пересмешниками. Существует даже легенда, будто свой род они ведут от скоморохов, скрывавшихся в северных лесах от гнева «тишайшего» царя Алексея Михайловича. Писатель, путешественник и этнограф С. В. Максимов, который побывал в Вожгоре более ста лет назад, в своей книге «Год на Севере» отмечал, что здешний народ довольно-таки прохладен к православному вероучению. Красноречивее всяких слов служила здешняя церквушка, вся заросшая мхом и «в службах по зимам едва выносимая». С ее растрескавшихся икон смотрели почерневшие лики святых. Местный священник, принявший писателя за важное должностное лицо, жаловался, что крестьяне на исповеди не ходят, у причастия не бывают и ждут только случая, чтобы «впасть в неизлечимый и неисправимый грех»…

Однако, смягчившись, воздал должное исконному вожгорскому трудолюбию, сказав, что в деревне изготовляют очень красивые чашки, ковши, ложки и блюдечки. «Некоторая часть из народа уходит на морские промыслы, а большая занята ловлей лесного зверя и птицы. Для птицы они прокладывают тропы и зовут эти тропы путиками. Идут эти путики одного хозяина вдоль нашей безграничной тайболы на великие десятки верст».

Так было здесь сто с лишним лет назад и кое-что из исконных промыслов сохранилось и поныне. В Вожгоре не погас отзвук высоких традиций прошлого.

При других обстоятельствах я бы, конечно, пожил здесь подольше. Но экспедиция «С Пижмы на Пижму» была задумана мною давно, за чтением «Книги Большому Чертежу». Тут уж действовали свои законы.

Едва мы оказались в устье Пижмы, Сергей сбавил обороты мотора.

— Камни! — предупредил он. — «Ветерок» надо беречь.

Тайга, ожесточившись, сомкнулась у берегов сплошной стеной елей, и сразу потеплел воздух. Я опустил руку в воду. Она была прохладной и прозрачной. Опутанную водорослями гальку, одиноко прогуливающихся хариусов я видел сверху, как сквозь увеличительное стекло. Поверхность реки вздувалась, словно снизу били маленькие гейзеры; от носа лодки расходились шумные буруны, завивался воронками пенный след… Прыткая, холодная Пижма была больше похожа на горную, нежели на спокойную северную реку.

Первый километр пути мы прошли более или менее благополучно, а потом началось… Шпонка — металлический штырь, а чаще обыкновенный гвоздь — самая уязвимая часть винта. Ее приходилось менять метров через триста; скрытые под водой камни постоянно выбивали ее из пазов. Мы вылезали из лодки и по колено в воде тащили ее к берегу, чтобы поставить новый гвоздь… Так, с долгими остановками, искусанные комарами, мы наконец осилили Горевой мег, Олехово, Супротивье (так называются здешние пороги и перекаты) и вышли на тихую воду.

Снова взревел мотор, почуяв настоящую работу, и наша «пирога» понеслась против течения, раскидывая по сторонам белоснежные хлопья пены. В голубом свитке реки купались белые облака с оплывшими краями. Росистой свежестью дышала вода. Вспугнутые мотором, из береговых зарослей поднялись две дикие утки. И мы как-то сразу приободрились.

— Не очень-то радуйтесь, — сказал Сережа, видимо заметив на моем лице выражение благодушия и довольства. — Там, вверху, такие мели пойдут — плакать придется! — И он улыбнулся. А я почему-то поверил, что «там» мы тоже пройдем, если об этом говорится так весело. Кроме того, до обещанных мелей еще далеко, и есть время отдохнуть, глядя на чистую, почти стеклянную воду.

Какое-то время берега были скучными, мы плыли среди однообразных зарослей ольхи и ивы, а потом показались белые горы с отложениями известняка и гипса, изборожденные следами весенних ручьев. Эти берега поместному называются щельями или слудами, здесь нередко встречаются золотистые кубики серного колчедана — пирита, прозванного в народе «бесовой рудой». По давней традиции северные жители употребляли серный колчедан для уничтожения в избах тараканов, сжигая «бесову руду» в печке при закрытой трубе.