На тихой Сороти - страница 4

Смутно помню один большой скандал. На масленой неделе я, объевшись блинами, грела живот на русской печке и незаметно для себя задремала. Разбудил меня дед: «Вставай, мой ангел, бог гостей послал». Он за руку подвел меня к матери. А та, улыбаясь, спросила: «Не узнаешь? Ну-ка, вспомни: кто я?» Я ответила не задумываясь: «Тетя Настя». Мать нахмурилась, отец тоже, а дед досадливо крякнул. Сзади меня подталкивала бабушка: «Чего набычилась? Мамка это твоя. Мамушка родная, а не тетя». Но я упрямо повторила несколько раз: «Тетя Настя. Тетя Настя. .Тетя Настя!» А потом вдруг сказала отцу: «А ты чего тут расселся? Давай ехай домой. Это наша изба».

Что тут поднялось!.. Плакала мать и упрекала бабушку, плакала бабка и в чем-то укоряла мать. Кричал отец, грозился немедленно увезти меня в город. И даже мой тихий дедушка разошелся. И каждый тянул меня к себе. Чуть не разорвали. Я вскрикнула дурным голосом и сомлела. А когда очнулась на дедушкиной перине, гостей уже не было. Я сразу повеселела.

Дед мой был добрый, уважительный, застенчивый и хорошо грамотный. В доме верховодила бедовая, вспыльчивая, как порох, неграмотная бабка. Дед во всем с нею соглашался: «Так, Марьюшка. Так, умница. Ты ж у меня голова!» Она даже на сходку ходила сама и кричала там не хуже деревенских мужиков. И всегда была занята чужими делами. Кого-то сватала, кого-то мирила, делила, заговаривала грыжу, лечила баб, учила девок плести кружева и выводить угри. В деревне ее уважали и побаивались. На супрядках бабушка первая заводила песню, а в праздники, подвыпив самую малость,.плясала под балалайку, расфуфырив кубовый сарафан «шесть аршин по подолу». Дробила, как молодая, с псковскими припевками:

А- зазу-зазу-зазу,

Ободрал мужик лозу.

А два брата-кулака

Ободрали мужика.

Долгие зимние вечера мы обычно коротали втроем.

Ребятишки в наш дом не ходили. Бабушка не привечала, опасаясь, как бы меня чем-либо не заразили да не обидели. Так ни с кем я по-настоящему и не подружилась. С одноклассниками ладила. И только. Звала в гости то одного, то другого — никто не шел. Опасались в мокрых лаптях шастать по крашеному полу да по бабкиным чистым половикам. А летом все мои сверстники работали в поле или были няньками. Заходила только соседская Манька Орехова — сонная, ленивая. Мне с нею было скучно. Манька боялась бога, черта, лешего, домового, покойников, дурного глаза, цыган и даже мышей. За Манькой всегда увязывались ее маленькие братишки и сестренки.

Играл со мною дедушка. Каждую субботу после бани и долгого чаепития на кухонном большом, добела выскобленном столе из мокрой глины сооружался Семеновский овраг, а из спичечных коробков возводились «Багратионовы флеши».

Расставлялись войска. Французы — желтые; Наполеон— зеленый; маршалы Ней, Дау, Мюрат — черные. Русские полки — синие; Кутузов — красный. Князь Багратион — малиновый; остальные русские командиры — светло-голубые. Все фигурки дедушка выпиливал сам.

Подтягивалась артиллерия — искусно вырезанные пушечки на колесах-катушках. По флангам в резерве выстраивались русская и французская конницы. В двух больших деревянных чашках лежали желуди-снаряды и спички — пушечные заряды.

Начиналось великое Бородинское сражение.

Дед гасил лампу и при тусклом свете лампадки под божницей зловещим голосом громко возвещал:

— Я привел сюда сто тридцать тысяч солдат! У меня пятьсот восемьдесят семь орудий. Сдавайся, Русь!

Я задорно отвечала:

Ништо тебе, супостат! Приехал Кутузов — бить французов! У меня сто двенадцать тысяч солдат! Зато шестьсот сорок орудий! Сунься-ка!

Выдвигаю против Багратиона сто пятьдесят орудий! — кричал дед.— Гренадеры, на приступ! С нами бог! Артиллерия, огонь! — Он проворно вставлял в жерла пушечек по три спички и разом их поджигал.

Я не менее проворно делала то же самое и вопила:

— Ребятушки, не выдай! Двадцать седьмая дивизия, держись! Артиллерия, огонь!

С шклением вспыхивали пучки спичек, летали над столом желуди-снаряды, падали деревянные французы, падали русские. Визжала я. Блажил дедов приятель,— поп Дмитрий:

— Богатыри, держись! — И неистово колотил медной поварешкой в чугунную сковородку, изображая канонаду.