На трассе — непогода - страница 11

Он вышел из кафе, пересек площадь и оказался в огромном помещении вокзала. Люди сидели в креслах, на полу, на ступенях лестниц. Жарников двигался по узким проходам, пробиваясь к почте.

Навалившись спинами на объемистые рюкзаки, полулежали расслабленно ребята в зеленых формах студенческих стройотрядов, с нашивками на рукавах; бородатый парень лениво дергал струны гитары, остальные подпевали — ни мотива песни, ни слов разобрать было нельзя, песня чем-то напоминала рокот трактора; женщина кормила ребенка грудью, хорошо одетая женщина, с модной прической — светлые волосы собраны башенкой, кормила у всех на глазах, даже не прикрывая ладонью белой груди; морячок сидел в тельняшке, что-то пришивая к робе; девочка читала и ела яблоко, — Жарников шел мимо всего этого и не видел лиц людей, только руки, бороды, глаза, слышал смех, обрывки песен и слов и думал: сколько же здесь собралось разного народу, и все без дела, только ждут. «Потеря времени — потеря человеческой энергии» — любимые слова Спешнева. Чемоданы, мешки, сумочки, рюкзаки; молодые, обремененные брюшком, дети, старики — большой перекресток; так бывало, он помнит с мальчишеских лет, на узловых станциях после войны, когда шли поезда безо всяких расписаний, только одеты были люди по-другому. Ожидание, ожидание, — как и где может настигнуть оно человека?

Жарников нашел почту, заказал квартиру Спешнева, минут через десять его пригласили в кабину, и едва крикнул в трубку: «Алле!» — тут же услышал голос Игоря:

— Слушаю, Михаил Степанович.

— Ты что же это, не спал? — удивился Жарников.

— О тебе думал, — засмеялся Спешнев. — Когда ждать?

— А черт его знает, — выругался Жарников. — Попал я тут. Погода.

— Ты из Арсеньева?

Жарников помолчал, ответил:

— Нет, не долетел.

И тут же строго сказал:

— Ты мне лучше доложи, что у нас по цехам…

— По цехам, по цехам… — задумчиво повторил Спешнев, и вот это-то сразу не понравилось Жарникову, тонким слухом он уловил предвестие беды и поспешил ей навстречу. — Что случилось? — резко сказал он.

— В принципе все нормально, Миша, — бодро отозвался Спешнев.

— Не темни!

— А я и не собираюсь… Тут, понимаешь ли, телефонограмма есть. Кирилл Максимович приезжает. Вот такая телефонограмма.

И Жарников понял: хуже этого и, не могло быть. Кирилл Максимович — заместитель министра, приезд его мог означать слишком многое, тем более — никаких сигналов об этом из Москвы Жарникову не поступало, значит, Кирилл Максимович решил это сам и внезапно, если бы готовился его приезд загодя, то об этом бы знали в главке, а там у Жарникова друзья, они бы предупредили.

— Когда? — спросил Михаил Степанович.

— Послезавтра. Ты успеешь, Миша?

— Не век же мне тут торчать!

— Не сердись. Ведь все бывает. Может, ты поездом?

— С ума сошел! Это же семь суток.

— Да, не сообразил… Но на всякий случай, если тебя не будет, что с Кириллом Максимовичем?..

— Не валяй дурака! — оборвал его Жарников, но тут же подумал: а Игорь прав, все может быть, небо беспросветно, заладит так на неделю — никаким транспортом отсюда за двое суток до завода не доберешься. — Карандаш под рукой?

— Есть.

— Тогда записывай. — И, обретая свой всегдашний деловой тон, стал диктовать, что нужно срочно сделать, чтобы хорошо встретить Кирилла Максимовича, на какие цехи и участки обратить внимание; он говорил отрывисто, как любил говорить на планерках, не расходуя лишних слов, только спрашивал, иногда. «Записал?» В кабине было душно, и Жарников к концу разговора устал.

— Все, — сказал он. — Если не вылечу часа через четыре, позвоню еще. А ты времени не теряй.

— Это понятно, — отозвался Игорь. — Но, может быть, ты там через обком?

— Что обком? Погоду он тебе сделает? Или, может, машину дадут до Урала? На карту взгляни. Глупости говоришь!

— Я не в том смысле. Чтоб тебе на первый же рейс попасть.

— Советчик из тебя, как я погляжу… А что я в обкоме объясню? Ты подумал?.. Ну ладно, все. Делай! — И повесил трубку.

Он шел к выходу, не замечая людей, и думал только об этой новости. Кирилл Максимович лет семь в министерстве, это был высокий, крутолобый человек, носил такие же, как у Жарникова, очки в золотистой оправе, говорил всегда мягко, голоса не повышал, но директора заводов недаром о нем шептали: «Мягко стелет, да жестко спать…» Жарников вышел из вокзала, закурил сигарету, огляделся: напротив, в парке, за деревьями, сочился грязный туман, небо было низким, зловещим. «Принесла же меня сюда нелегкая…» Но тут же в нем возникла тоска: «Неужели я так и не увижу Нины? Сколько километров пролетел, а до нее, считай, рукой подать… Ведь не прощу же себе потом». И понял — ведь и вправду не простит.