На трассе — непогода - страница 12

О смерти матери узнал Андрей Воронистый ночью, на четвертые сутки, как прибыл на съемки в Находку…

Когда он согласился играть этого бича, отщепенца, в падении своем дошедшего до убийства, товарищи по театру удивились: «Это же не твое», — но он-то знал — роль его, правда, ему не приходилось еще делать такого. Главное было в финале, и хотя записан он был в сценарии несколькими фразами, но Андрей усмотрел в них возможность импровизации. Он сразу почувствовал: сумеет открыть финал — и вся роль осветится; ему всегда было важно знать, к чему придет герой, чем завершит он жизнь, и если этого не было, то считал роль неинтересной, расплывчатой. Да, главное было в финале, в сцене убийства, потому-то Андрей уговорил режиссера начать съемки на натуре с этого, а потом уж играть остальное, тогда-то на всю роль найдутся точные детали. Вот почему, как только он приехал в Находку, группа стала готовить съемки финала. И сразу же произошла осечка: то, что представлялось ясным в Ленинграде, заранее обдуманные детали — все, все полетело к черту на первой же репетиции: он сам ощущал, как искусственны и скованны движения, как ломается голос, коверкая смысл фразы. Все его раздражало: то, казалось, плохо выбрана натура — уголок пирса, с одной стороны ржавая громада борта океанского корабля, с другой широкий вид на гавань, залитую солнцем, с синими контурами сопок в серебристом тумане, — но режиссер, оператор и художник дружно встали на защиту натуры; то ему стало казаться: не тот костюм выбран, не нужно бушлата, — а потом он уже запутался и сам не мог понять, что ему мешает. Прошла смена в этой суете, и только тогда он понял: дело в нем самом, в эпизоде не было главного нерва, центра, вокруг которого можно было бы строить игру.

— Вот что, — сказал режиссер. — Два дня снимаем без тебя, а ты валяй ищи.

Прежде Андрей не бывал в Находке и решил поскитаться по городу, приглядеться к морячкам, он торчал возле гостиницы — старом месте свиданий; сидел в большом, неуютном зале ресторана «Океан» в надежде увидеть пьяную драку; бродил по порту, но ему явно не везло, ничего для себя нового он не сумел увидеть. «Да разве же дело во внешнем?» — думал он и сердился на себя, понимая, что если не найдет ничего, то придется играть по строжайшей указке режиссера, а это будет нудно, неинтересно, как всякая сделанная роль на голой технике. Ему нужна была только тема, главная тема, тогда пойдет импровизация.

Он проснулся ночью, около двух часов, подошел к окну, в него задувал теплый ветер, густо пахнущий морем, гавань лежала в огнях, справа они собирались в охапки, а дальше расползались по воде, как большие фосфоресцирующие рыбы, равномерный шум портовых работ долетал в комнату. «Позвоню-ка маме», — подумал Андрей, прикинул время: в Ленинграде только начинался вечер. Он подошел к телефону, не успел докурить сигареты, как дали Ленинград.

— Мама!

И тут же услышал ее:

— Ты что же не спишь?

— Захотел узнать, как ты там живешь.

— Я живу нормально, а вот у тебя… Что у тебя не ладится?

— Пустяки. Не могу войти в роль. — Он кричал об этом в трубку весело, и ему действительно было весело, и хорошо, как всегда, когда он с ней разговаривал по телефону из других городов.

— Ну, если для тебя это пустяки, тогда все в порядке.

И были еще слова о погоде, о здоровье, о письмах, которые пришли на его имя, и когда он повесил трубку, то ложиться не стал, сел на подоконник, вспомнил стихи, любимые стихи матери, стал читать негромко, наслаждаясь их суровой музыкой:

Тут, будто это было на съемочной площадке, кто-то рядом произнес: «Стоп!» — и потянуло шепотом из темного угла: «Убив, убил себя». В мысли этой не было ассоциаций с лермонтовскими строками, а может быть, все-таки были незримые, подспудные связи но Андрей еще не успел их осмыслить, только ощутил: вот оно, где-то здесь и лежит главное, что пытался он отыскать, и, сразу забыв о стихах, вслух вскричал:

— Убив, убил себя!

Он засуетился от нетерпения: надо пробовать, быстрее надо пробовать. Бегло взглянул на часы — половина пятого, вскочил с подоконника, стал делать зарядку, потом побежал под душ, пустил сильную холодную струю; когда стал бриться, замер перед зеркалом: «А ну-ка, как же это будет…»