На три сантиметра взрослее - страница 14

— Ну вот, — говорит она, — теперь ты спокойней. — Дотрагивается рукой до моего плеча: — Ну, иди… Все будет хорошо.

Я еще долго ощущаю по-особенному это место на щеке, куда она поцеловала. Что это ей вздумалось? Наверно, оценила мои старания быть надежным.

Вот он, тот самый поворот, где шоферы представляют себя гонщиками; я сворачиваю и вижу моего названого, тоже с арбузом в авоське — он, похоже, поджидает меня на том же месте, где я в первый раз увидел Наташу.

— Юра, я знал, что ты появишься здесь с арбузом.

Что с ним? Что за важность напустил на себя человек? Кажется, что он сделал глубокий вдох и решил уж ни за что не выдыхать.

— Юра, — приступает он к важному разговору, — я жду тебя, собственно, для того…

Я прикрикиваю:

— Что это за словечки такие «собственно для того»?

— Юра, что ты злишься? У меня важное дело. Ну, может быть, я не так сказал…

Важности в нем ничуть не убавляется, хоть он — я вижу по его глазам — уже успел сравнить наши арбузы, я тоже успел убедиться, что несу не самый большой на свете.

— Наш все-таки больше! — Он чуть не выдыхает, но спохватывается. — Юра, как чувствует себя Наташа? Как ее приняли?

Конечно же, он что-то такое знает, о чем я не догадываюсь: к нему просто прилипают всякие сведения.

— Понимаешь, у нас небольшой заговор с мамой Владика. Ты же знаешь, она обожает Наташу. Она просила тебе передать, что в случае чего с удовольствием возьмет Наташу к себе…

Вот что значит уметь доверительно разговаривать со старушками! Я беру у него авоську с арбузом.

— Иди, — говорю я, — и позвони ей. Скажи, что это сегодня же надо сделать.

Через дорогу он не перебегает, а скачет какими-то невероятными прыжками — не человек, а помесь кенгуру с зайцем. Есть люди, к которым никому не приходит в голову относиться справедливо: то, что мой названый добрый, ему не засчитывается, его доброжелательность принимают за подхалимаж, приветливость — за заискивание, общительность — за надоедливость, и никто, кроме старушек, не хочет с ним говорить доверительно. Вот скачет обратно.

— Юра, все в порядке. Она просто счастлива. Ты же понимаешь, в чем дело? Неужели не понимаешь? — Он наконец-то сделал выдох: от разговора по телефону и прыжков он раскраснелся — я не припоминаю, чтоб он когда-нибудь выглядел таким молодцом: — Юра, как ты ухитряешься ничего не замечать? Владик же в нее влюблен!

— Откуда ты знаешь?

Тут я и узнаю о светящихся улыбках, от которых перегорают пробки, и о многом другом, что так и прыгает в глаза моему названому, а моим зрением почему-то не воспринимается.

Когда я возвращаюсь от Шуры, мне попадается на глаза женщина с таким же чемоданом, как у Наташи, это, может быть, даже Наташин чемодан: такой же новенький, купленный в дорогу. Ну что за чепуха! Их тысячи, таких вот чемоданчиков из кожзаменителя с замком-«молнией». И все же я не могу отделаться от мысли, что Наташи у нас нет. А разве поцелуй этот на лестнице не был прощанием? В парадном все подтверждает мою догадку: солнечный луч пересекает ступеньки каким-то роковым образом, где-то муха жужжит на особенный манер, наверно, в паутине запуталась. Мама и Улановский встречают меня в прихожей, я пробегаю мимо них в комнату и сейчас же нахожу на столе ее записку: «Я уезжаю, не сердись, что так: ты бы стал отговаривать, но я же вижу, твоим родителям не до меня». Дальше сообщается, что она решила ехать на ту самую станцию на Волге, о которой как-то рассказывала; в самом конце привет Феликсу и о том, что обязательно напишет, как только устроится. Мама с Улановским объясняют: они услышали, как щелкнула дверь, но не придали значения, решили, что вышла погулять, а потом уж заметили, что нет чемодана. Мама уверена, что так не поступают: они с Улановским все-таки заслуживают, чтобы с ними попрощались… Я ее прерываю:

— Ты довольна? Теперь все спокойно, не надо ни у кого паспорт проверять.

— Не ори! — По глазам ее я вижу, что она собирается мне влепить пощечину. — Не ори! — и хлоп, не очень сильно, но все же для усмирения. — Ну-ка, замолчи!

Я убегаю, хлопнув дверью; на трамвае добираюсь до вокзала: по три раза обшариваю глазами оба зала ожидания, обхожу все четыре перрона, все места, где может приткнуться человек: несколько женщин и двое мужчин с такими же чемоданами, как у Наташи, — вот и все.