На тротуаре - страница 32

В тот день, когда они ходили за орехами, Лазов сказал:

— Знаешь что, доктор…

Он всегда так начинал. Потом останавливался и еще раз обдумывал.

— Я много раз говорил с рабочими… Никак они не могут перестроиться. Голодны, спешат… У них одно на уме — как бы скорее поесть, а уж потом в душ. А давай-ка мы постелим на столы белые скатерти и посмотрим, что получится.

А получилось то, что на медпункт ворвался повар. В руках нож. Он только что прирезал теленка. Хотел нагнать страху. Молча встал перед Евгением.

И тогда Евгений понял, что некоторые люди страшны, именно когда молчат. И еще понял, что не так страшен черт, как его малюют. Он всегда боялся рассердить повара, и вот теперь рассердил… И что же? Перед ним стоит рассерженный человек, который не вправе сердиться. Конечно, проще, когда в столовой грязь, но это вредно для рабочих.

— Ты распорядился? — и повар, как бык, нагнул голову.

— Я им сказал…

— Ты? — и он опять нагнул голову.

— В столовой должно быть чисто.

— Ах, так!

Евгений задал себе вопрос, что еще может выкинуть повар. Может еще ниже нагнуть голову или выпрямиться.

— Или мы будем наводить чистоту, или готовить… — И тут же последовал дежурный номер: снятие фартука. Это означало, что он покидает Брезовицу.

Повар оглянулся, но Евгений, по договоренности с Лазовым, не остановил его.

Когда повар ушел, Лазов появился из соседней комнаты, где он мастерил приспособление для щелканья орехов, и сказал:

— Вот увидишь: пошумит, пошумит и утихнет. А теперь посмотрим, что скажут рабочие.

Рабочие. Человек сто. Целая толпа. Плечо к плечу. Это тебе не повар. Первое, что пришло Евгению в голову, — дать отбой. Но ему уже понравилось не отступать. Чувствовать себя крепким, сильным, не бояться трудностей… Пусть приходят. Добро пожаловать.

Вот и сейчас, когда он поднимается по лестнице к Магде, крепко держась за перила, медленно переступая со ступеньки на ступеньку, он готов встретиться с трудностями лицом к лицу.

«Завтра напишу Лазову», — решает он.

Они теперь настоящие боевые друзья. В тот день против них были шахтеры — проголодавшиеся, грязные, потные, только что из забоя. Они вошли в столовую и увидели белые скатерти. Новая выдумка доктора.

Это-то и было здорово. Входят и останавливаются. Против тебя целая толпа. Наседают. А ты чувствуешь, что твоя грудь — это стена.

Ты поставил на карту все. Самого себя. Все, что ты сделал до сих пор. Помог этому, был другом того, целый вечер провел у изголовья шахтера, который сейчас стоит прямо против тебя, взбешенный твоим поступком. Он голоден. Понимает, что ты, может быть, и прав, но он голоден. Пробыв целый день под землей, взмокший, усталый, он уже несколько часов мечтает о тарелке горячего супа. И вот он уже в столовой, а ты заставляешь его еще идти мыться.

Он против тебя. Тебя могут освистать, но стоит тебе отступить, как тебя опять поднимут на смех… Если даже не отступишь, а только опустишь глаза, заколеблешься, — это будет конец.

Надо выстоять. Если бы та минута стала камнем, то теперь, у дверей Магды, он вынул бы его из кармана и с благодарностью поцеловал.

«Речей не произноси! — раз десять повторил ему Лазов. — Стой прямо и смотри в глаза. Надень самый новый и чистый халат».

Несколько пар глаз… потом десять пар, двадцать. Шахтеры подходили и подходили. Они с Лазовым оставили без скатертей только два стола. Два грязных стола для самых упрямых. Вокруг этих столов образовалась настоящая толкучка. Там было всего восемь мест, а уселись двадцать восемь человек, но от этого дело быстрей не пошло.

— Встаньте, товарищи, встаньте в очередь! — растопыривая руки, надрывался высокий шахтер.

И вот наконец два рабочих, два парня. Один с рыжеватым коком и в зеленом свитере. Они были в самом конце очереди. Посмотрели друг на друга, улыбнулись: упрямство тут ни к чему. И отправились в душ.

За ними еще двое. И еще. В первый день десять, потом еще десять. А через две недели уже все сначала заходили в душ, а потом шли обедать. И когда Евгений видел, как они выходят из шахты и направляются в душ, ему казалось, что он голыми руками построил монументальный квартал, такой же громадный, как центр Софии.