На узкой лестнице - страница 26

— Никак не пойму… было же где-то колье… Помнишь, из Италии?

— Помню. Оно мне очень нравилось.

Зиновий Константинович ослабил галстук и посмотрел на жену пристально.

— Это же не иголка в сене… Может, в квартире завелся домовой?

— Ладно придумывать-то, — слабо возразила Валентина, потому что Зиновию Константиновичу возражать бесполезно. — С чего бы ему появиться?

— А с того! Лежало колье, а теперь не лежит, — и он снова пристально посмотрел на жену и вдруг взорвался: — Черт возьми, живешь, работаешь на износ, думаешь, что оно лежит, а оно уже не лежит. Спрашивается: кому и зачем понадобилось?

— Да где-нибудь там.

— Такой ценой, такой ценой… Ты-то хоть понимаешь?

— Да, — кивнула Валя.

Так было всегда, как говорит Зиновий Константинович, от Гомера и до наших дней — все стоит денег. Особенно хорошо она это поняла, когда стала жить с Зиновием Константиновичем. С родителями было проще. Они работали на заводе, отец — сменным мастером, мать — станочницей. И еще брат на три года младше Вали. Сколько там родители получали, этого они с детьми не обсуждали, но, как помнит Валя, в доме особой нужды не ощущалось.

А с мужем это чувство было постоянным. Она ни на минуту не должна была забывать, что деньги собираются на машину, и не какую-нибудь там безделушку «Запорожец» — солисту областного театра подобает ездить на «Волге». Хорошо, если подфартит и достанется черного цвета. Кстати, из-за этой машины и ребенка не было.

Поездки за рубеж были раз в году, в июне, но готовился к ним Зиновий Константинович заранее, чуть ли не с Нового года. Приблизительно с этого времени ему начинало казаться, что администрация театра стала хуже к нему относиться. Возвращаясь с работы, он говорил жене: главный режиссер Соломон Моисеевич смотрел на него сегодня так, как будто он, Зиновий Константинович, сотворен из прозрачного стекла; а когда он, Зиновий Константинович, остановился возле курилки, там перестали рассказывать анекдоты. Вокруг одни завистники. Ну скажи, как тут жить дальше?

А потом Зиновий Константинович впадал в другую крайность. Каждый раз он просыпался с мыслью: что бы такого им сделать приятного, недоброжелателям своим, тому же Соломону Моисеевичу, тому же Ивневу, который был любимчиком Соломона Моисеевича и поэтому на каждом конкурсе снимал пенки. Да, да! Именно снимал! Именно пенки! Подойти к ним — мечтал Зиновий Константинович, лежа в постели, — подарить какой-нибудь сувенирчик; Ивневу, допустим, бронзового индийского божка, а Соломону Моисеевичу французскую газовую зажигалку.

Но и это нервное состояние благополучно разрешалось; божка он не дарил, зажигалку тоже. И все, как и всегда, устраивалось самым лучшим образом: Москва вызывала, здесь отпускали…

Когда уже точно было известно, что обратный ход машина не даст, начиналась великая погоня за пищевыми концентратами. Пакеты с кашей, брикеты супов сначала заполняли все полки на кухне, а за несколько дней до отъезда Зиновий Константинович сам укладывал их в чемодан, да с такой изобретательностью и сноровкой, что не оставалось и миллиметровых зазоров.

Когда закрывал чемодан, давил на крышку коленом, защелкивал замки, а потом еще стягивал для надежности ремнями. «А ну-ка, попробуй подними», — с гордостью говорил он Валентине. Та ахала, восхищенная, — чемодан был тяжелый, как выросший до чемоданных размеров брикет горохового супа.

В первый мужнин отъезд — несколько лет назад — Валентина нервничала, никак не могла найти себе места. По ночам, проснувшись, представляла всякие ужасы, на которые способны «капиталистические акулы»; и еще она, словно наяву, видела, как он, бедненький муженечек ее, глухой порой, после спектакля, ставит у себя в номере кастрюльку на электроплитку и разогревает кашу, помешивая заклекшую массу. И кастрюлька почему-то именно помятая, жалкая, аж слеза прошибает.

Но уже на второй и тем более на третий раз она его не жалела и командировочным аскетизмом не восхищалась. Все эти пакетики и брикетики вызывали в ней насмешливые чувства, а самодовольное выражение его холеного лица рождало неприязнь и мучительное беспокойство. На то были свои особые причины. После первых гастролей мужа жизнь ее неожиданно осложнилась, да так, что на первых порах Валентина не видела выхода.