На узкой лестнице - страница 57

— Чего стоим?

И другой голос ему что-то ответил…

Виталий заехал в Дом творчества в среду, а в воскресенье к нему обещали нагрянуть гости — Мария Владимировна и Леонид. Хотели еще прийти супруги Запекановы, но позвонили накануне и отказались, сказали, что вот в следующий выходной будут обязательно.

Ладно, сами себя наказали: копченый волжский лещ их дожидаться не будет.

С утра погода обещала… Но уже после завтрака косо пошла снежная крупа. Когда Виталий шел из столовой в коттедж, она шуршала на полушубке; шумели сосны и что-то там вверху, в кронах их, покряхтывало и поскрипывало.

В номере у него было два окна. Одно выходило в глубину двора, там еще сохранялось относительное спокойствие, еще перебегала от дерева к дереву белка в поисках корочки хлеба; другое — на тропинку, по которой он шел. Там уже наметало на асфальт.

Виталий прилег на кровать, и она, деревянная, застонала всеми десятью суставами; сколько, должно быть, испытала старушенция на своем веку. Вот кому бы писать воспоминания, цены бы им не было.

Виталий засунул руки за голову и стал думать, как бы удачней провести здесь отпущенный месяц. То, что работать надо каждый день, тут и разговоров никаких. Но пошел четвертый, а результатов пока — увы… Какое-то беспричинное беспокойство, и никак не дает оно сосредоточиться.

Потом он стал думать о привычном, о том, что в последнее время ему мешает жена. Раньше как-то обходилось, но теперь она помогает сыну-первокласснику готовить домашние задания и кричит на ребенка высоким завывающим голосом, который, как ночь ото дня, отличается от того низкого, грудного, исключительно сердечного, которым она разговаривает по телефону с его знакомыми. Виталий пытался объясниться с ней, но куда там! Она и на него закричала: в других семьях мужики как мужики — и по магазинам бегают, и детей воспитывают, и деньги в дом приносят. Да! Да! И деньги приносят! Ответить было нечего. Эти деньги — сущее бедствие: сколько ни приносишь, все равно не хватает.

Прошлым летом на юге одна старушка, так давно закончившая литературную деятельность, что даже не верилось, что она была, сказала Виталию:

— У вас удивительно обаятельная жена. Хотите, дам совет: никогда никому не говорите, что не можете жить с ней. И уж тем более не судитесь.

— Это еще почему? — Виталий был сбит с толку.

— Потому что в чужих глазах вы всегда будете неправы. Вы даже не представляете, какой чарующий взгляд у вашей жены.

Накануне его отъезда жена сидела возле сына с ремнем. Время от времени сын орал. Виталий вышел из своей комнаты навести порядок и увидел глаза сына — покорно отупевшие. Тот смотрел на мать и пытался угадать ответ, который бы ее удовлетворил. Но промахивался, неспешный по натуре человечек. Увидев отца, сын заревел.

— Ты чего ревешь?! Отца увидел, да? А ну прекрати немедленно!

— Послушай-ка, пятый час без перерыва…

— А это не твое дело! Вот садись сам и занимайся!

Крыть было нечем: как бы Виталий помог сыну? Учили сейчас по-новому, и если помогать, то надо было вникать с первого дня. А где такая возможность? А кто кормить их будет — орущих и плачущих?

Когда они закончили, был вечер, без пяти девять.

— Готовь портфель на завтра и разбирай постель.

— Мама… А вечерняя сказка?

Тело ребенка дернулось и замерло на секунду, руки прижаты к груди, лицо поднято… И этот просящий, умоляющий взгляд, унизительно покорный, преданный, как, наверное, у раба в последнее мгновение перед дарованием свободы — отчаянье и страх: а вдруг откажут.

— Никаких сказок, бестолочь!

В косом свете настольной лампы глаза жены горели, как два кругляша, выпиленных из раковины перловицы.

В принципе можно было бы написать семейную повесть. Плохо ли? Семейная повесть! В наше время это как раз то, что нужно. Хорошо! А кто там будет положительным героем? Кто будет нести заряды тепла и доброты? То-то и оно! Не в нашем характере перекладывать ответственность с широких плеч на хрупкие и нежные.

В номере не светлело, стоял все тот же рыхлый полумрак, и словно не к полудню время идет, а к ночи, самая пора включать электричество. Сосны гудели вовсю на одной низкой непрерывной ноте, будто за стенами кто-то тащил нескончаемый смычок по толстой медной струне.