На Вечном Пороге - страница 7
— Это ты с ним на плоту через пороги? — А как же, я самый. Он писал?
— Да.
— На гидрострое я шофером стал. Курсы вечерние окончил. Мне это больше подходит. Беспокойный я какой-то, понимаешь. А когда езжу туда-сюда, мне легче. Парень я веселый, но и теперь бывает, что нападет тоска… Страх вот меня мучает, как бы опять какой беды не случилось. Уж так осторожен. Меня ребята лихачом считают. Это неправда. Просто я все дороги хорошо знаю. Небоязно и в туман, и в гололед. Пить я не уважаю. Как тоска находит, я иду к Михаилу Харитоновичу. Поговорим с ним по душам, и легче станет.
Дивное дело!.. Другой, смотришь, порядочный человек, ни в чем плохом не замечен, биография чистая, образование большое, вон как наш инженер Глухов, шагает в жизни по солнечной стороне, а толку от него? От такой души не согреешься, холодно с ним рядом. Самого себя только и уважает. А Михаил Харитонович словно родия каждому. У нас на гидрострое просто не верят люди, что он сидел за такое дело — убийство жены…
Когда я опомнился, то нашел в себе еще храбрость уточнить:
— Значит, он убил мою мать? Зиновий остановил машину.
— Разве ты не знал?
— Что мать… не знал!
Он перевел дух, открыл дверцу машины и неловко, боком вышел.
— Давай проветримся, — предложил он. — Душно как!
Я тоже вышел из машины. Мне не хотелось смотреть на Зиновия, но я все же взглянул. Он вроде как постарел сразу.
— От меня узнал… может, он сам хотел сказать… подготовить как… А я сразу ляпнул.
— Чего остановились? — полюбопытствовала Нюрка, перегибаясь через борт. Ее попутчики дремали.
— Остановка десять минут! — объявил Зиновий и, тронув меня за рукав, шепнул: — Пройдем вперед немножко… поговорить с тобой надо.
Мы прошли немного по дороге и остановились. То ли я замерз или от волнения — коленки просто прыгали, аж неловко. Зиновий что-то бормотал. Лица на нем, что называется, не было. Я понял состояние парня.
— Ни при чем тут ты, — проговорил я невнятно, потому что лязгали зубы. Я ему не скажу. А за что он ее…
Зиновий неуверенно переминался посреди дороги…
— Говори все, что знаешь! — взмолился я и снял зачем-то кепку. Подкладка вся взмокла от пота, а меня трясло. — Да говори, что ль! Кончай, ради бога!
— Пожалуй, и лучше покончить с этим, — согласился Зиновий. — Хотел бы я, чтоб ты понял его, как я понимаю. Был Михаил Харитонович на фронте четыре года. Дошел до самого Берлина. Видел Освенцим… Понимаешь? Рассказывал Михаил Харитонович, что у него душа зашлась от того, что он там увидел. Да и сам он немножко плена хватил. Ну вот, а когда вернулся домой на Смоленщину… Не трясись так…
— Ну?
— Оказалось, что жена его… с этими… с гитлеровскими гадами путалась. По доброй воле, понимаешь? Все, как есть, это знали. Если бы просто изменила, с русским человеком… ну, ушел бы от нее, и все тут… Не было бы такой злобы. А как узнал, что с гитлеровским офицером жила… Только и успела она крикнуть: "Подожди, объясню все!" А он ее в сердцах-то, кулаком… попал в висок, и — кончено. С одного маху она и упала. Была она до войны преподавательницей немецкого языка. Тебя там не было при этом… у соседей спал. Она часто тебя туда относила, чтоб не мешал дома… Не она первая. Мне рассказывали, некоторые бабы с ними путались. Одни женщины в партизанские отряды шли, а другие…
— Знаешь что… — проговорил я с усилием, — ты только не обижайся на меня, друг, прошу тебя! Я пешком пойду… А вы езжайте…
— Так еще километров сорок осталось!
— Ничего. Я дойду. Чемодан довези. А меня оставь…
— Как же я тебя брошу? Вот беда!
— Езжай! Прошу, как человека! Хочу один побыть… Гусач поглядел на меня внимательно и вдруг согласился:
— Ладно. Иди. Тут не собьешься — трасса одна. Зверь, думаю, сам не нападет.
Он бегом вернулся к машине, сел в кабину, и, едва я посторонился, грузовик прогрохотал мимо. Женщины отчаянно размахивали руками, били в стекло кабины и что-то кричали Зиновию. Наверное, возмущались, зачем он ссадил меня посреди дороги.
Машина скрылась за поворотом, и я вздохнул облегченно. Нестерпимо было мне сейчас ничье сочувствие.
…Я и сам не знаю, о чем плакал: отца ли было жалко или мать, стыдно ли за родителей. Просто было очень тяжело!