На земле сингалов и тамилов - страница 6

— Я была у них и знаю точно. Например, готовится пища. Время — около часа дня. Хозяин привычно отправляется к соседу, тот о чем-то шепчется с другим. Так весть о предстоящем возлиянии передается по цепочке, пока наконец выпивохи не соберутся вместе и не скроются в комнате за занавеской. Затем с некоторым смущением они выходят на улицу, при этом поправляют свои саронги и поглаживают усы, и, встав в сторонке, продолжают вести беседу. После нескольких таких заходов «по приглашению» становится ясно, что компания уже дошла до кондиции, да и самим участникам надоело притворство, и теперь они уже открыто и «вне расписания» бредут в заветную комнату. Еще до того, как подадут закуску, некоторые из них так упиваются, что их выпроваживают слуги. Довольно омерзительная картина! — Стоя у плиты, мать прибавила огонь и повернулась ко мне лицом. Никогда не забуду ее каламбур. Она была женщиной остроумной и, весьма оригинально сочетая основу сингальского глагола бонаве — «пить» с английским словом part — «участие», сказала: — Все они там — бона-парты!

Что касается семьи Виджасекеров, то все они были скряги. С детства им прививали стремление строго беречь, что имеешь, и прибирать к рукам все, что только можно. Патриарх этой большой семьи проживал в селении Корле-Валаува. Памятуя о его жадности, все, включая мать и меня, звали этого человека Дедушка-жлоб.

По словам матери, он жил в маленьком, с вечно закрытыми ставнями домишке с женой и двумя дочерьми. Всю жизнь они провели впроголодь. И когда одна из дочерей убежала с красивым бедняком-кузеном, отец лишил ее всякой материальной поддержки, не дал ни гроша. Гости к нему приходили редко, и когда он предлагал им вино, как того требовало гостеприимство, делал это неохотно, буквально трясся над каждой каплей.

Комната у Дедушки-жлоба была темной и затхлой, словно хлев, к тому же заставленной мешочками и сумками с рисом, мисками с овощами и фруктами, пустыми бутылками, консервными банками и старой мебелью…

— Ты была в его комнате? — удивился я.

— Да, — ответила мать. — Хотя никто никогда не переступал порога этого «святого» места. Мне все-таки удалось там побывать. Произошло это так. Однажды мы отдыхали под манговым деревом. Плодов было на нем полным-полно. Но старик их резал на мелкие кусочки, чтобы каждому из нас дать по крошечному ломтику и не более, и тут он случайно порезал палец. Обильно потекла кровь, и тогда он сказал мне: «Сбегай в мою комнату. Там на полке возле моей кровати найдешь маленькую бутылочку. Принеси ее». Так я получила возможность увидеть эту странную «обитель». Под кроватью лежали плоды хлебного дерева. Целая груда. Я подумала, что, видимо, больше всего на свете он любит их. Но потом я не раз слышала от его дочери, что лишь в сезон урожая она их ела досыта. Почти все, что они собирали, продавали, а те плоды, которые падали на землю, сушили. Последние остатки плодов джек-фрута, или хлебного дерева, шли на копчение и закладывание на хранение под слоем песка и земли. Дочь часто сердилась на отца за то, что он единолично решал, что и когда им есть.

— Его жена была очень несчастна! — произнеся эти слова, мать вынула горшок из печи, пошевелила тлеющие угли и поставила на огонь сковородку. — Она была робкой и слабой женщиной, но муж не приглашал врачей до тех пор, пока не были опробованы все домашние средства и женщина не оказывалась на волоске от смерти. И даже тогда он звал местного лекаря, так как тот брал значительно меньше денег.

Жадноватый старик не доверял банкам и деньги хранил в большом ящике в своей комнате.

Думаю, что ключ к своему «счастью» он всегда держал в кармане сюртука. На одежду он расходовал минимум денег и готов был носить одежду из грубого тика, лишь бы не тратить две-три рупии на саронг. При виде его сандалий, залатанных и заштопанных, можно было подумать, что их еще носил дед!

Его жена скончалась от горя и нужды, а когда он сам умер, их незамужняя дочь была уже так стара, что даже не обрадовалась наследству в пять тысяч рупий, которые отец оставил в металлических монетах.