Начало года - страница 7

Георгий Ильич широко развел руками, как бы говоря, что он всего-навсего второй хирург и что последнее слово всегда остается за главным врачом. Если главный врач примет решение оперировать девочку немедленно, то он, Световидов, готов подчиниться.

Соснов поднялся и, глядя куда-то в угол, проговорил вялым, потускневшим голосом:

— Ну что ж, подождем. Возможно, вы правы, Георгий Ильич… Хирург, действительно, не имеет права ошибаться. Кхм… Я понимаю, ваши слова вызваны… не трусостью. Нужно подождать. Да, да…

Тяжело опираясь на палку, главный врач медленно вышел из ординаторской. Едва за ним закрылась дверь, как Георгий Ильич вскочил с дивана и принялся возбужденно расхаживать взад-вперед по тесной комнатке. В такт своим шагам он помахивал в воздухе кистью руки и сухо пощелкивал пальцами, то и дело поводил по гладко зачесанным волосам. Фаина боязливо поджала ноги: Георгий Ильич, казалось, перестал замечать ее и едва не наступил на туфельку.

— Фаина Ивановна, ну подумайте, как можно разговаривать с подобным человеком? — Световидов метнул в сторону двери глазами. — Скажешь — не нравится, помолчишь — опять-таки навлечешь на себя высокий гнев… Удивительный характер у нашего уважаемого главврача! Он непостоянен и сварлив, как все старые люди… Не прошло десяти часов, как поступила больная, еще не готовы анализы, не ясен характер заболевания. Алексею Петровичу уже не терпится: подайте ему точный диагноз, и никаких! Но медицина, Фаина Ивановна, не плотницкое дело, и живой организм отнюдь не бездушное дерево!.. Впрочем, что я вам рассказываю, вы знаете об этом ничуть не меньше меня… А вы, кстати, замечаете, что за последнее время наш главный заметно начал сдавать? Вспышки гнева, часто без видимой причины, недовольство окружающими… Впрочем, должен сказать по праву старожила, что Алексей Петрович и раньше не отличался большим тактом, м-да… Отчего вы молчите, Фаина Ивановна? Вы не согласны со мной?

Фаина молчала в замешательстве. С одной стороны была убеждена, что человек на больничной койке — это что-то чрезвычайное, требующее немедленных действий. Если медлят врачи, поспешает болезнь, она с каждым часом все глубже и глубже проникает в организм, и здесь дорога каждая минута. Промедление смерти подобно!.. Но, с другой стороны, и Георгий Ильич прав! Поспешность в медицине — также не меньшее зло. В самом деле, человек не машина, и вред, нанесенный тончайшему организму необдуманным вмешательством, может оказаться непоправимым. Поспешай медленно… Чьи это слова, от кого она их слышала? Ах да, как-то однажды Георгий Ильич…

Световидов слегка коснулся рукой плеча девушки, она вздрогнула, глухо проговорила:

— Не знаю, Георгий Ильич, я ни-че-го не знаю…

— Ну, зачем же так трагично! Бросьте переживать, в нашем деле и не такое случается. Кто-то из древних эскулапов сказал, что врачу нельзя умирать вместе с каждым больным. Неплохо сказано! У врача всего-навсего одно-единственное сердце, на всех его не хватит. К сожалению… Да, кстати, Фаина… простите, Фаина Ивановна, чем занят ваш сегодняшний вечер? В атабаевском очаге культуры, то бишь в клубе, сегодня идет новый фильм, не желаете составить компанию? Хотя, черт побери, совершенно упустил из виду: сегодня ночью мое дежурство. Как жаль! Но я надеюсь, что вы не откажетесь пойти со мной на следующий сеанс. Согласны?

Соснову еще предстояло осмотреть больного, которого вчера поздно вечером положили в изолятор. Утром на «линейке» Преображенская сказала, что больному уже шестьдесят. Может даже случиться, что они ровесники. Как она назвала фамилию того старика? Она показалась ему до боли знакомой, помнится, он даже слегка вздрогнул, когда Преображенская назвала больного по фамилии. И все-таки забыл. Если бы не этот неприятный разговор с Георгием Ильичом в ординаторской, он бы наверняка вспомнил. Алексей Петрович не жаловался на память, многих своих пациентов помнил по имени-отчеству. А все могло быть хуже… Шутка сказать, скоро шестьдесят, из них почти сорок — с больными. Изо дня в день в течение сорока лет слышать стоны, видеть человеческую немощь. Но доктор Соснов не дал самому себе зачерстветь, прикрыться панцирем равнодушия. В шестьдесят лет сердце доктора Соснова продолжало оставаться таким же, каким оно было сорок лет назад. Правда, временами Алексей Петрович чувствовал в груди ноющую, тупую боль, иногда так нестерпимо покалывало раскаленной иглой. Но об этом он никому не рассказывал, об этом знал лишь один человек — это Поленька, потому что от жены он никогда ничего не скрывал.