Начало игры

Я не могу самостоятельно судить, как часто это происходит, но мне кажется, что наркотическое забытье отступает все реже и реже. Это столь же плохо, сколь и хорошо, поскольку вслед за относительной ясностью разума всегда приходит боль, терзающая все мое тело без остатка. Когда она приходит не остается ничего вокруг. Меня пронзают тысячи ледяных игл и одновременно жгут тысячи огней, от которых нет спасения.

Смерть, пожалуй, единственный выход для меня, ведь по большому счету мне даже не за что бороться и не для кого жить. Я жил, копил, корпел, боролся, а теперь все это стало пшиком. По большей части все растрачено на собственное лечение и содержание. Но даже те крохи, что останутся после меня, мне некому передать. Родители мои давно отправились в лучший из миров, а я не потрудился оставить после себя потомство. Вся моя жизнь была посвящена бегу за деньгами — бежал как тот хомяк в колесе, а мимо пролетала жизнь. Да и сколько той жизни пролетело то? Я еще не старик. Мне сорок с небольшим, а это ведь далеко не старческий возраст.

Несмотря на относительную ясность ума, мысли путаются, сбиваются в некий извивающийся ком, в котором их очень сложно ухватить за хвост и вытащить на собственное обозрение. Надо собраться.

Эвтаназия и всякие прочие золотые уколы в нашем отечестве запрещены, но для человека слабо боящегося смертного греха выход есть и в таком случае. Шесть — семь шагов до окна и короткий полет головой вниз решат мою проблему самым кардинальным образом. Высоты должно хватить, но только если действительно вниз головой. Если падать как–то иначе, то можно просто поломаться и вернуться обратно в палату навсегда закрыв себе этот шанс на побег от озлобленной реальности.

Сказать легко, подумать еще легче, но как человеку, не чувствующему собственных конечностей сделать эти семь — шесть шагов? Раз попытка только одна все нужно продумать, прежде чем начать действовать.

Проклятая вата в голове.

Так. Так. Так. Сначала катетеры из вен.

Вместе с мыслями руки потянулись к катетерам. Едва сообразил одернуть себя, прежде чем совершил непоправимое. Сначала все продумать и только потом, в самом деле, действовать. Никаких действий пока не обдумаю каждый шаг всесторонне. Еще раз: думай — не делай.

Хорошо. Что после катетеров? После отсоединить датчики от кожи.

Нет. Нет. Как только датчики перестанут взаимодействовать со мной, аппаратура начнет сигналить противным писком, на который сбежится половина больницы.

У датчиков провода длинные хватит половину пути пройти. Да какое пройти. Нужно будет как–то аккуратнее, без лишнего шума, свалиться с кровати и двигаться к окну на карачках, а если не получится, то ползком…

От обдумывания безнадежно провального плана суицида меня отвлек посторонний звук. В дверь так называемой вип палаты деликатно постучались.

Все не успел. Сейчас обширяют и провалюсь я в наркотическое забытье. Снова придет проклятое растительное отупение. Надоело лежать бревном и пускать сопли пузырями. Как же сильно это надоело.

Хотя нет, не провалюсь. Точнее, провалюсь, но не прямо сейчас. Это явно были не больничные. Только сейчас сообразил, что доктора и медсестры для осмотра, уколов и замены растворов в капельницах всегда входили без стука. Среди них просто не мог внезапно завестись кто–то чересчур деликатный.

Кто же это может быть? Ко мне уже даже друзья и бывшие партнеры по бизнесу давно не заходят. Партнерам я больше не партнер и давно не нужен, а друзьям сам запретил приходить. Лучший из них — Вовчик, продержался дольше всех, но и он перестал ходить, когда я в один прекрасный момент перестал с ним разговаривать. Да и он входил без стука, так что не он это. Да чего гадать? Надо спросить.

Я попытался заговорить, но вышло не сразу. С первой попытки раздалось какое–то невнятное мычание, похожее на то, что издают зомби в старых фильмах для двухмерного экрана.

— Входите, пожалуйста, — наконец смог совсем негромко просипеть я, то, что можно было расшифровать примерно так.

— Большое спасибо. Не могу входить без разрешения. Принципы, видите ли, — донеслось одновременно с открытием двери.