Начало осени - страница 47
И это приплели… Подумаешь, сходит когда по малой нужде в баночку, а для большой у него кастрюля приспособлена. Подняли хай: невозможно в квартиру зайти, запах!.. Привели какую-то комиссию. Зря он тогда в тетку из этой самой комиссии баночкой запустил. Только-только он сходил по маленькой, они и вперлись: почему пьешь, да почему не лечишься, да где семья? И носы воротят… Тетка же возьми да и скажи: «Это уже не алкоголизм, это чистая деградация, нужно его в психический диспансер отправить!»
Тут он не выдержал… И откуда силы взялись, пластом ведь лежал! Баночка стояла у самой койки, под рукой. Ну и запустил. Такой крик поднялся!..
Его долго таскали по врачам, вызывали в милицию. Сам бы Седой мыкаться не стал, участковый водил. Выяснилось, что он еще и тунеядец. У него напрочь вылетел из головы свой собственный возраст, настолько он привык к стариковскому положению. Ему, оказывается, пятьдесят четыре года всего, еще работать должен.
— Какой из меня работник, — пытался он урезонить членов суда, — я и хожу-то еле-еле…
— Ничего, — успокоили Седого, — в ЛТП вас и подлечат, и работать заставят. Для вашей же пользы.
Особой для себя пользы Седой в здешней работе не находил, однако работал, не вертухался. Поначалу попробовал отказаться, но попал в штрафной изолятор, посидел на голодном пайке, покормил клопов. Вот странное дело — в бараках клопы не водились, а в шизо их тьма-тьмущая! И чего они не переползут туда, где людей больше? Непонятно…
На плацу показалась колонна четвертого отряда.
«Скоро ужин», — сообразил Седой и наклонился к люку.
— Ребята, завязывайте! Четвертый отряд с работы катит.
Им оставалось отвернуть два болта. Как назло, ни один не поддавался, приржавели.
— Ну их к бесу, завтра открутим. — Володька распрямил спину. — Давай вылезать: на ужин опоздаем — голодом просидим!
— Погоди… — Колька снова попытался провернуть прикипевший болт, — погоди, счас отвернем. Неохота завтра опять в этот колодец лезть.
— Какая те хрен разница — в этот или в другой? Опоздаем, говорю, на ужин!
Но у Кольки так случалось: если не доделает намеченного, то как-то нехорошо себя чувствует, словно упустил чего. Он позвал Седого:
— Седой, мигом тащи обрезок трубы, с полметра, да не слишком толстую. Их в столовой много валяется.
— С тобой ударником станешь, досрочно освободишься, — ворчал Володька. — Кого от миски, а тебя от работы за уши не оттянешь.
— Чудак, — посмеивался Колька, — тут делов на три минуты. Да и Петрович велел… Не люблю, если на мне что висит.
— На тебе два года висят. Сейчас ведь опять таблетки жрать пойдем! Петровича твоего заставить их глотать…
— Не два — год остался, — поправил Колька приятеля. — А таблетки — куда ж денешься… Я вот иногда думаю: а вдруг поможет? Выйдешь на свободу, тебе стакан поднесут, а ты небрежно этак — нет, не хочу!
— Поднесут… — Володька хмыкнул. — Сам сорвешься. Выйдешь отсюда с деньгами, свежий, ну как тут стаканчик за освобождение и выздоровление не перепрокинуть!
— Да… Иной раз кажется — завяжу! Все-таки оздоровел тут… — произнес Колька. — Ты тоже, вон как на ужин гонишь, а с похмелья-то, поди, кусок в глотку не лез?
— По неделям не жрал. Говорят, в водке калорий много…
— Да что это мы все про водку и про водку. Давай про девочек!
— Настроение у тебя сегодня, как я погляжу, хорошее. — Володька покачал головой. — Кто бы мне его приподнял…
Меж ними повис обрезок двухдюймовой трубы, его протягивал Седой, встав на колени и просунув голову в колодец. Колька сказал ему, чтобы не застил свет, велел Володьке держать гайку, а сам наложил газовый ключ на головку болта, свел его длинные журавлиные ноги и насадил на них патрубок. Этим он увеличил рычаг, и болт провернулся свободно.
Быстро открутили и второй, все железки, чтобы не таскать их в инструменталку, оставили в колодце, положили на место тяжелую крышку и поспешили к своему бараку. Скоро крикнут строиться на ужин.
— Так, говоришь, настроение кто бы тебе приподнял? — спросил на ходу Колька.
Седой маячил впереди, куда болезни делись! Володька удивленно взглянул на товарища:
— Неужто вмазать есть?