Начало осени - страница 49
С черного хода появлялся хозяин, утирая рот; от него тоже пахло хлебным, но ядовитее. Мерин пятился, возчик грубо кричал: «Тр-р!» — тяжело прыгал на край телеги, шевелил вожжи: «Н-но! Поехали!»
«Сестры» вели из-за этого мужика затяжную позиционную войну, в которой бывали и принародные схватки, с драньем волос и наставлением синяков, и принародные же перемирия, с пьяными поцелуями, когда возчик уходил к третьей. Чем дело кончилось, как звали мерина, а как — возчика, кто теперь упомнит…
Деревянные, покляпившиеся и облезлые «точки» сносили, на их месте вырастали новые — стекло и бетон — магазины, но клички держались мертво. Наверное, витает над такими местами некий тлетворный, приторный дух, какой бывает, если о мраморный пол грохнется выскользнувшая из трясущихся рук бутылка вермута по рубль двадцать две…
И на этот дух тянутся, как зимние волки на далекий запах жилья, и многолетние завсегдатаи этих мест, и молодая, если так можно выразиться о матерых мужиках, смена. За грудой порожних ящиков, коробок, бочек и прочей возвратной тары переходит из рук в руки граненый стакан, а из уст в уста передаются предания о скользких, как налим, директорах, о красавицах продавщицах, лихих возчиках, выпивавших пива больше, чем могли выпить воды их мерины, и о том море разливанном, в котором столько богатырей потонуло…
Чтобы попасть в винный отдел «Тринадцатого», нужно спуститься на четыре ступени под землю. Маленькое оконце не освещает полуподвала, тут горят пыльные лампы дневного света. Во всю стену за прилавком мерцает зеркальная витрина с полками в три яруса. Чего там только нет!
И коньяки — грузинские, армянские, дагестанские, молдавские — целые созвездия, и водки — русская и столичная, особая и старка, пшеничная и петровская. Сухие вина отечественного производства с капроновыми пробками и содранными о деревянные ящики этикетками, и импортные, поступающие в картонных коробках, с горлышками, обернутыми золотой и серебряной фольгой, сплошь в ярких наклейках. Марочные вина с названиями, звучащими как заклинания халдейских мудрецов: Аштарак, Айгешат, Ошакан, Геташен…
Сладкие наливки, густые ликеры, липкие настойки, монументальные, аристократического вида, бутылки шампанских вин. А вот и она, бормотуха! Черный как деготь портвейн «Арарат»; красный, с осадком, какой бывает на дне банок из-под охры, вермут; фиолетовое, вроде бы чернилами заправленное, и кислое на вкус «Прибрежное»; светло-желтое — кошачья моча — «Яблочное крепкое», с зеленой, как змий, наклейкой.
Вся эта благодать, умноженная зеркалами витрины, кажется бесконечной. Если иной алкаш и представляет себе близкий рай, то, наверное, таким вот винным отделом. Ну все есть!
Однако так кажется лишь неискушенному взгляду. Наметанный же глаз постоянного клиента сразу заметит отсутствие двух скромных этикеток: «Стрелецкой» — горькой настойки, и «Белого крепкого» — светлого дешевого вина относительно сносного качества. Но на то он и постоянный клиент, чтобы знать — не все, что есть, выставляется на витрину. Широк и массивен прилавок винного магазина…
Утренний поток покупателей схлынул. Григорий сунул в рот сигарету, выдвинул из-под прилавка ящик, куда он беспорядочно бросает деньги во время наплыва клиентов, и стал разбирать их, купюра к купюре.
— Гриша, дай пару…
«Две водки на прилавке, он дал десятку и рубль… Сорок копеек сдачи». Гриша считает быстро, в уме. На счетах проканителишься — очередь за угол завернет.
— «Стрелецкая» есть?
«Что за рожа? Не знаю такого…» — мигом соображает продавец и коротко отвечает:
— Нет!
Вообще-то в отделе курить не полагается, но и отойти нельзя: тут и деньги, и бутылки. Мало ли кому что в голову с похмелья взбредет, запросто утащат…
— Красненькое есть?
— А это какое, зелененькое?
— Мне бы посветлей…
— Нету посветлей.
Деньги разложены: десятки с десятками, пятерки с пятерками, трешницы с трешницами.
— Здорово, Гриша…
Это свой, тянет руку через прилавок:
— Дай мою…
На полу, под ногами, ящик «Стрелецкой». Быстро, раз-раз, и бутылка у мужика за пазухой, а у Гришки восемьдесят копеек навару. Стоит «Стрелецкая» три двадцать, гонит же он ее по четыре рубля. Восемьдесят копеек… но не в кармане. Половину — сорок копеек — директору.